— Ну, малыш, давай вместе!
Рот Эммы приоткрывается, она мотает головой из стороны в сторону, размазывая свой поцелуй по моему горлу, и я понимаю, что она близко.
— Марк, Марк, Ма-арк…
Никогда не думал, что звук собственного имени способен перекинуть меня через край. Я содрогаюсь над Эммой, пропуская, как именно это происходит с ней. Прихожу в себя, только увидев в её глазах слёзы.
— Эмми, милая…
Мы всё ещё соединены, и я абсолютно точно не собираюсь с этим что-либо делать. Завожу руки под её голову и тяну на себя. Она хватается за мои плечи, спускает скрещённые ноги ниже, помогая мне поднять нас с кровати. Я сажусь, потом развожу колени, и Эмми оказывается полностью окружена мной.
Интимнее момента я не переживал никогда. Её пальцы в мои волосах, мои ладони обхватывают её затылок. Мы снова целуемся — долго, глубоко, и я снова начинаю двигаться. Глубоко. Долго. Намного дольше. Финиш тот же: яркий и один на двоих.
Эмми не торопится в ванную. Не принимает картинные позы. Не просит шампанского и устриц. Не болтает без умолку. Не засыпает. Лежит щекой у меня на груди и иногда сжимает наши переплетённые пальцы. Пытается убедиться, что это ей не снится, что ли?
Можно было бы спросить, но я открываю рот и говорю совершенно другое. То, что действительно важно в этот момент.
— Я люблю тебя, Эмми.
Не сразу, не в тот же миг, но спустя где-то две моих жизней темноволосая головка приходит в движение. Эмма упирается подбородком мне в грудь и смотрит своими огромными серебристо-серыми глазами — так, что у меня ухает внутри. Смотрит со страхом и восторгом — как ребёнок перед чудо-каруселью. Мои ощущения схожи, только в обратном порядке: восторг от всего пережитого, страх, что Минни в очередной раз попробует увести внимание от себя.
Так и происходит.
— Моя сестра была любовницей твоего отца. Моя мать нагрела тебя на два миллиона.
— Помню. Но ничего из этого не касается лично тебя.
В меня сразу же летит ещё одно возражение:
— Кто-нибудь когда-нибудь обязательно укажет тебе на это.
— Не продолжай, — я больше не собираюсь давать любимой шанс себя унизить. — Как только ты станешь моей женой, все эти разговоры утихнут. По крайней мере, это уже точно будет не твоя проблема.
Удивительно, но, похоже, Эмму это удовлетворяет. Темноволосая головка снова ложится мне на грудь, снова сжимаются и разжимаются наши пальцы.
Только по тому, что уханье внутри прекратилось, я слышу тихий голос:
— В девятнадцать у меня был выкидыш. После него я больше не могу иметь детей.
Может, если бы я уже не знал об этом, слова Эммы могли меня потрясти. Потрясти — но не огорчить. И уж точно не расстроить планы.
— Жаль. А я так старался сделать тебе сейчас ребёнка. Два раза старался.
— Марк!
Эмма вскидывается. Губы кривятся, глаза блестят от слёз.
Ну, хватит!
Я молниеносно меняю наше положение: укладываю её на спину, подминаю под себя и нависаю коршуном.
— Переживаешь, что не родишь мне наследника? У нас уже есть один, и меня он вполне устраивает.
— Но…
— Всё, Минни. Хватит.
Эмма сопит и тяжело дышит. Острые вершинки груди капризно упираются в мою грудь, по телу снова начинает распространяться жар. Я снова готов взять эту пылающую негодованием вредину, о чём красноречиво даю понять, втискиваясь между приветливо раскинутыми ногами.
Эмма шипит. Натёр, наверное. Ничего, посажу сверху.
— Может, попробуем ещё раз? — спрашиваю. — Только теперь хорошо подумай, прежде чем что-то сказать. Договорились?
Кивает, закусив губу.
— Я люблю тебя, Эмма Бейтс.
На этот раз я вижу каждую пробегающую по её лицу эмоцию. Явно силится не заплакать. Явно набирается смелости, чтобы прыгнуть. Была бы возможность, размахивала бы для верности руками. Но лежит подо мной словно спелёнатая, и только глаза сверкают.
«Ну же, малыш!»
— Я тебя люблю, Марк.
— Наконец-то.
— Так люблю, что страшно становится. Вдруг завтра проснусь, и всё окажется сном. Ты окажешься сном.
— Не окажусь. Разве во сне я мог бы сделать так? — я двигаю вперёд бёдрами и снова нас соединяю.
— О, мой бог! — стонет Эмма и двигается мне навстречу. Я прижимаю её к кровати, обездвижив. Она протестующе скулит. — Пожалуйста, продолжай.
— Нет. Я ещё с тобой не закончил. — «И не закончу никогда, чтоб ты знала!»
— Всё, что угодно, только двигайся.
— Выйдешь за меня?
— Ма-арк! — снова скулёж, но теперь возмущённый.
— Отвечай! — для яркости ощущений один раз вдавливаю её в кровать.
— О боже, да! — почти кричит она. — Да!
— Что, «да», Минни?
— Да, я выйду за тебя. Сто раз «да».
— Скажи: я люблю тебя и выйду за тебя замуж.
— Я люблю тебя и выйду за тебя замуж.
— Хорошая девочка. — я довольно улыбаюсь и наклоняюсь ниже, чтобы впервые поцеловать свою невесту.
В любви и на войне все средства хороши.
Глава 30Soundtrack Gravity by Sara Bareilles
Сеймур возвращается в конце января. Выглядит при этом довольным и отдохнувшим. Мы с Лексом встречаем его в аэропорту и сразу везём к себе, где кормим ужином, расспрашиваем о поездке и разглядываем фотографии в смартфоне. Лекс примеряет шапку леприкона, мне достаётся фартук в виде четырёхлистного клевера. Я не собираюсь в первый же вечер огорошивать деда новостями о своей помолвке, но в речах Лекса так часто мелькает имя Марка, что это происходит само собой.
— А я-то, дурак старый, переживал, как вас здесь одних оставлю.
— В каком смысле одних? — не понимаю я.
— Я хочу вернуться в Ирландию, девочка. Навсегда.
У меня отвисает челюсть.
— Как, навсегда? А как… а как же дом? Бар? А мы, мы как же?
— А вы теперь, похоже, с этим парнем. Вовремя он появился.
Дед выглядит чертовски довольным собой, а я пытаюсь разобраться в своих чувствах. Мне скорее грустно, чем радостно, но я понимаю, что это эмоции ребёнка, обнаруживающего, что у его родителей есть другие интересы. В этом смысле Лекс многому мог бы меня научить: Марка он принимает сразу и безоговорочно.
Конечно, наши истории разнятся, и, прежде чем войти в нашу семью, Марк стал моему сыну другом. Я считаю себя счастливейшей женщиной, счастливейшей матерью, но поверить в это счастье до сих пор не получается. Особенно, когда тот, кто делает меня счастливым, далеко.
