вообще-то хорошо… Ругать Путина за то, что он начал выполнять часть нашей программы, как минимум странно[531].
Весь русский национализм, кроме крошечной группировки Широпаева, утонул в патриотическом движении «Крымнаш». Последующие события отчетливо продемонстрировали тенденцию превращения его в государственный национализм, в котором растворились, утратив свою особую сущность, самодеятельные организации русских националистов.
Лишь на какой-то миг, по историческим меркам, могло показаться, что у имперского национализма есть шансы на самостоятельное развитие и даже на особую роль сверхконсервативной или суперреакционной оппозиции по отношению к нынешней власти. Такие представления появились в середине 2014 года в связи с ростом общественной популярности ополченцев Донбасса у российских респондентов. По данным социологической службы ВЦИОМ от 12–13 июля 2014 года, подавляющее большинство респондентов в России (85 %) оценивало донбасских ополченцев с различными оттенками позитивности и лишь 8 % относилось к ним негативно. При этом абсолютное большинство опрошенных (89 %) воспринимало комбатантов как защитников этнических русских, права которых на Украине нарушаются[532]. Такое мнение было сформировано российскими СМИ, они же обеспечили чрезвычайную популярность лидерам вооруженных формирований. Во влиятельном среди националистически ориентированных масс издании «Свободная пресса» в июле 2014 года серьезно обсуждался вопрос, не составит ли Игорь Стрелков (Гиркин), который тогда был военным руководителем ополченцев, конкуренцию В. Путину[533]. Это предположение было изначально крайне слабо аргументировано, поскольку российские власти всегда имели возможность перенаправить имперско-националистический подъем в свою пользу, а уж нейтрализовать потенциальных конкурентов, полностью зависимых от Кремля, и вовсе не составляло проблемы. Уже 7 августа 2014 года И. Стрелков, А. Бородай, В. Болотов и некоторые другие популярные лидеры донбасского сопротивления были удалены с Донбасса, и с этого момента их популярность стала таять быстрей, чем раньше росла.
4 ноября 2012 года, в День народного единства, в Москве прошли два альтернативных «Русских марша». И хотя приглашение на «Марш за Новороссию», проходивший у станции метро «Щукинская», распространяли от имени Стрелкова, на него пришло едва полторы тысячи человек — что вдвое меньше, чем было участников на марше в Люблино (и несопоставимо меньше, чем участников официальной демонстрации по случаю праздника)[534].
Властям России всегда удавалось последовательно разрушить крупнейшие организации русских националистов, которые в разные годы претендовали на роль ведущей силы и объединителя националистических партий и движений в России. В 1990‐х годах это было общество «Память», затем Общероссийское общественное патриотическое движение «Русское национальное единство» (РНЕ). В начале 2000‐х годов власти сумели расколоть, обезглавить и поставить вне закона движения наци-скинхедов, а к 2011 году — Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ). Националистам до сих пор не удается преодолеть идейные расколы и противоречия, существующие между разными течениями внутри национализма: левыми и правыми, красными и белыми, а власти используют эту идейную многоукладность и эклектику русского имперского национализма, успешно раскалывая его. Вот и на «марше за Новороссию» портреты полковника ФСБ Стрелкова соседствовали с портретами конкурирующего лидера этого движения, полковника ГРУ Квачкова; здесь же портреты Сталина оттенялись портретами тех белых генералов, с которыми он воевал.
В противоположность самочинному националистическому движению провластные силы организованы сверху, на их стороне российские средства массовой пропаганды. Никто из национал-имперских сил не может политически конкурировать с В. Путиным, который фактически развивает идеи «официальной народности», добавляя к идее об особом пути России еще и концепцию защиты «Русского мира» на территориях, входивших в состав Российской империи. Он выглядит единственным реальным лидером имперского национализма в условиях обострения массовых предрассудков об извечной враждебности Запада по отношению к России.
С середины 1990‐х годов российское общество продемонстрировало инверсивные перемены по отношению к большинству фундаментальных политических явлений. В период, когда в элитарном и массовом сознании преобладало критическое отношение к советскому прошлому, большинство россиян смотрело на Запад как на эталон движения в будущее. В 1989 году 60 % из 6585 опрошенных оценивали западный образ жизни как образцовый[535]. В середине 1990‐х начался демонтаж этого эталона, а к 2000 году оценки конца 1980‐х поменялись на противоположные. В это время 67 % опрошенных указали, что западный вариант общественного устройства не вполне или совершенно не подходит для российских условий и противоречит укладу жизни русского народа[536].
Отказ от иллюзий перестройки с ее прозападными настроениями сопровождался усилением утешительной веры в то, что «у России свой собственный путь»: доля людей, поддерживающих это представление, за 1990‐е годы выросла вдвое и составила в конце 1990‐х 60–70 % опрошенных. В массовом сознании образ «особого пути России» чрезвычайно размыт, лишен какой-либо конкретности и в основном связан с идеализацией традиционных норм поведения. «Есть опыт наших дедов, и мы должны держаться за него» — с этим суждением в конце 1990‐х годов были согласны 65 % опрошенных, против — только 20 %[537]. В элитарных проектах «особого пути» роль традиций тоже чрезвычайно велика, однако в них все же преобладают современные антизападные или даже только антиамериканские внешнеполитические мотивы. Державническая элита не может полностью опереться на традиционализм, испытывая трудность создания убедительного образа «золотого века» на материалах конкретной истории России — непонятно, какой этап истории можно признать эталонным. При этом массовое «антизападничество» является продуктом исключительно информационного конструирования, поскольку сопровождается сохранением у россиян предпочтений в отношении большинства элементов западного образа жизни, западных товаров и услуг, — а уж доверие к западной валюте, по меткому выражению одного из политологов, «заведомо превосходит доверие к любым другим институтам, включая доверие к президенту Российской Федерации»[538].
Тем не менее внушаемые общественному мнению представления об «угрозах Запада», игра на струнах уязвленного национального самолюбия и попытки использования ксенофобии в политических целях — все это усиливает общее настроение массовой тревожности. Антизападничество связывается в массовом сознании с мнимыми угрозами для внутренней ситуации в России — угрозами «разграбления, колонизации России», «тайного сговора с внутренними врагами с целью закабалить страну». Подобные представления об «угрозах Запада» зачастую воспринимаются как злой умысел, имеющий этническую подоплеку. Даже Анатолий Чубайс не удержался от подобных оценок. По его мнению,
произошел очень витиеватый и неожиданный для нас альянс левых и правых — скажу жестче, антироссийский альянс левых и правых на Западе… Империя зла не потому — что коммунисты, а потому — что русские[539].
Известный публицист национал-патриотического направления В. Бондаренко не без злорадства прокомментировал это высказывание одного из лидеров российских либералов-западников: «…похлеще академика Игоря Шафаревича, с его знаменитой уже классической „Русофобией“»[540].
12. Новая «старая» стратегия: «восстановление вертикали власти» (1999 — начало 2000‐х)
Национальное самоутверждение в форме оппозиции «свои — чужие» неизбежно приводит к этнофобии, объектом
