Я сама расскажу, когда буду готова…
Если когда-нибудь буду. И если наши дорожки не разойдутся до этого знаменательного дня.
Вся эта поездка — сплошное безумие. Гордеева может не быть дома. Он мог переехать в другое место. Или просто не открыть мне дверь. Звонить предупреждать его я точно не буду. Чтобы этот гад не успел приготовиться. Я просто хочу посмотреть ему в глаза и задать те самые вопросы, которые жгли меня сейчас изнутри.
Выдержке Александра третьего можно было петь дифирамбы. Потому что за всё то время, что мы ехали по знакомому до боли мне адресу, он не задал ни одного вопроса. Но всё происходящее явно не вызывало у него восторг. И я его понимала.
Мне кажется, где-то там наверху решили, что этому нашему разговору с Гордеевым суждено было состояться. Потому что и свет в окне горел, и дверь домофона открылась прямо перед моим носом соседом-собачником, едва успела я к ней подойти. И лифт на удивление не застрял, хотя раньше делал это с завидной регулярностью.
И вот уже я вижу знакомую железную дверь.
Резким порывистым движением руки вдавливаю звонок, точно это он виноват во всех моих бедах. Гордеев не спешит открывать. Вновь нажимаю на звонок и не убираю руку, продолжая трезвонить. Пускай выныривает из своего моделирования! Хотя вряд ли он сейчас работает, если его вытурили из компании со скандалом. Теперь понятно, почему у него не было денег заплатить за интернет! Как бы там не было, пускай поднимает свою ленивую пятую точку и открывает мне дверь.
Ожидание ещё больше меня распаляло.
Наконец за дверью послышались едва уловимые шаги. Щёлкнул замок.
— Лиза? — раздается из-за открывающейся двери. Гордеев явно шокирован моим приходом, но пока в приятном смысле. Но это, как говорится, пока. — Ты всё-таки пришла…
Природа действительно отсыпала ему с лихвой обаяния. Я с каким-то странным любопытством разглядывала когда-то так любимые и обожаемые мной черты лица: прямой, чуть вздернутый нос, ярко-голубые глаза, светлые пряди челки, которые вечно падали на его высокий лоб. И губы в меру изящные, в меру пухлые. И улыбка по ним скользит такая застенчивая, красивая. Не меня одну она сводила с ума в универе. Гордеев ни грамма не изменился. Но всё-таки теперь он — чужой. И к его чарам у меня пожизненный иммунитет.
Я ничего не отвечаю, и не спрашиваю разрешения войти. Просто переступаю порог, с любопытством оглядывая пространство. После моего ухода из вещей не прибавилось ничего нового. И это так ясно ощущалось в какой-то звенящей холодной пустоте. Чувство незавершенности, незаполненности. Квартира тоже стала для меня чужой. А ведь, казалось бы, она должна хранить для меня столько счастливых воспоминаний… Но ничего не хранила.
— Скажи-ка мне Лёша, — мой голос на удивление звучит спокойно и ровно. И лишь проступающие нотки сарказма намекают о том, какая буря творится у меня внутри. — А обязательно было из меня дуру до самого конца делать?
— Лиз, ты о чём?..
— Знаешь, я вот все думала, гадала, ночами не спала, почему всё так у нас произошло. Как могли так быстро испортится отношения. Работу свою винила. А ларчик просто открывался, — усмехаюсь я, скрещивая руки на груди и оглядывая фигуру Гордеева с плохо скрываемым презрением. Раздражал он меня сейчас неимоверно. И майка его безразмерная с идиотскими надписями, и волосы серебром отливающие при свете люстры и округлившиеся лживые голубые глаза. — Что ты так смотришь на меня и глазами хлопаешь удивлённо? Неужели даже сейчас кишка тонка признаться в измене?!
— Да о чём ты вообще? Кто тебе такую чушь сказал?!
— Мир не без добрых людей, Лёш, — не отвожу взгляда, и с удовлетворением наблюдаю обозленный бегающий взгляд человека, которого загнали в угол. — Будешь по-прежнему отрицать, что с дочкой начальника у тебя ничего не было? И ты совсем не для этого стал чаще в офис мотаться работать?
— Лиз, ты всегда велась на провокации каких-то неадекватов! То в универе тебе в уши кто-нибудь напоёт, типа твоей любимой Шулькевич, то сестра мозги промоет, — Гордеев раздраженно ведет плечом и зачем-то начинает перекладывать свои немногочисленные пожитки на тумбочке с места на место, избегая моего взгляда. — Тебе не кажется, что уже пора взрослеть? Иметь собственное мнение…
— Гордеев, ты на вопрос отвечать будешь или продолжим ходить вокруг да около?! — рявкаю я так, как, наверное, не повышала голос ни разу за всё время наших отношений.
— С дочкой начальника, кхм… Меня попросили помочь… и мы с ней общались. Этого отрицать не буду! Всё остальное плод больной фантазии тех людей, которых ты зачем-то слушаешь!
— Мм хорошо помог, наверное, да? Во всех плоскостях, прям как в твоем грёбанном 3Ds max? В горизонтальной, я думаю, ты особенно хорошо постарался… помочь, — слова выходят какие-то ядовитые, с примесью обиды. Ревности нет. Но боль за ту влюбленную девочку, которой я была когда-то утаить сложно. Ведь, если разлюбил, то что ему мешало просто сказать об этом и уйти? Или если вообще не любил… Просто рассказать и пойти строить свою новую жизнь с тем, с кем хочет. Зачем было изменять за спиной, врать, и потом всё вывернуть так, чтобы я сама ушла? Я правда этого не понимала. — Только папаша её твои старания не оценил, да? Если тебя с работы выперли!
— Никто меня не выгонял, бл**ь, ясно тебе?! — Гордеев срывается на крик. — Я сам ушёл!
— Да плевать мне на твою работу, — равнодушно пожимаю плечами я, с удовольствием отмечая, что Гордеев всё-таки вышел из себя. — И если речь уж зашла об отцах… Может хоть здесь правду расскажешь. На кой чёрт ты вернулся, Лёш?! Тогда в универе? Когда ты моего отца не смог на немцев раскрутить и бросил меня из-за какой-то херни…
— Да откуда…
— Мавр сделал дело, Мавр ушёл. Какого хрена надо было меня возвращать, скажи, а? Неужели вдруг резко закончились богатые и перспективные варианты? Или в тайне надеялся наладить контакт со своими расчудесными немцами? Ты уж говори, не стесняйся. Меня сегодня сложно чем-то удивить.
— Да при чем тут работа с немцами!
— Хочешь сказать, не было такого, и я всё придумала?
— А почему я, собственно, должен оправдываться?! — взревел Леша. И от его рыка я машинально сделала шаг назад и упёрлась спиной в стену. — Что я хочу чего-то добиться в этой жизни? Что сам пробираюсь на верх и строю карьеру? Лиз, у меня нет, в отличие от тебя, знаменитого папы учёного и мамы, которая только и делает, что
