Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
Возможность поглядеть на Америку была в те времена редкостью, а тут предлагалось прокатиться в Нью-Йорк, да ещё и получить деньги на личные расходы. Он решил купить маме какую-нибудь сногсшибательную шаль с цветами и птицами.
Коньков приказал ему взять с собой двадцать маленьких бутылочек, наполненных святой водой. Отец Леонид предложил взять пустые бутылочки, а святой водой заправиться в каком-нибудь православном храме уже в Нью-Йорке, но Коньков заупрямился и потребовал набрать воду в Москве. Его беспокоило, что поездка и без того походила на балаган, и он хотел проявить строгость.
Ему ещё предстояла беседа с Сашей Перельштейном, который оказался незаменим, поскольку свободных раввинов, как назло, не нашлось в распоряжении ни у самого Конькова, на даже у генерала Лакова.
Можно было бы, конечно, выпросить кого-нибудь со стороны, но Коньков думал, что, если с ним будет знакомый человек, меньше шансов, что эта история выйдет наружу. А если она станет известной, он превратится в посмешище до конца своих дней. Коллеги будут показывать на него пальцем и говорить, что это тот самый Коньков, которого послали в Америку, чтобы воевать с крылатыми клоунами.
Поэтому с Сашей Перельштейном пришлось повозиться. Мнительный Саша заподозрил, что Коньков над ним подшучивает или, того хуже, подшучивает над раввином Зябликом-Школьником, и упёрся. Он поверил, что во всей этой истории что-то есть, только тогда, когда увидел авиабилеты. Но когда Коньков сказал Саше захватить с собой побольше магендавидов, Саша решил, что Коньков издевается над иудаизмом, и его снова пришлось успокаивать.
Когда Коньков поинтересовался, нет ли у иудеев какой-нибудь святой воды, которой можно было бы запастись, Саша сказал, что нет, и принялся описывать Конькову различные предметы иудейского культа с совершенно излишними подробностями. Коньков слушал минут тридцать, но потом затосковал и сказал, что ему пора на совещание.
За день до полёта группа собралась в полном составе.
– Повторяю задачу, – сказал Коньков. – Нам неизвестно, похищен ли Демидин, или он добровольно переметнулся к американцам. Известно, что он находится на крыше жилого дома в Нью-Йорке.
– Не верю, что он перешёл к американцам, – вставил Вова Понятых.
– Мы должны быть готовыми ко всему, – сказал Коньков. – Возможно, его удерживают насильно. Про похитителя известно, что он одет в костюм демона.
– Он псих и сумасшедший, – проницательно сказал Саша.
Коньков пожал плечами.
– Есть мнение, что похититель, если он похититель, а не сообщник Демидина, считает себя демоном и испугается освящённых предметов – например, крестиков.
– И магендавидов, – вставил Саша Перельштейн.
– Если он верующий еврей, – сказал Коньков, – тогда магендавидов.
Саша промолчал. Про себя он подумал, что ни один верующий еврей не сойдёт с ума настолько, чтобы оказаться на крыше в костюме демона, да ещё утащив с собой какого-то Демидина.
– А зачем нам освящать предметы? – вдруг спросил Вова Понятых. – Ведь достаточно, чтобы похититель думал, что предметы освящены.
– Приказано освятить всё, что освящается, – строго ответил Коньков. – Кстати, как это делается у иудеев?
– Раввин должен прочитать браху, то есть благословение, – сказал Саша.
– Вы можете это сделать? – спросил Коньков.
– Нет, что вы, – испугался Саша. – Я не раввин.
И он в который раз вспомнил про проклятые пельмени.
– А кто может? – спросил Коньков.
– Ну, например, Зяблик-Школьник.
Коньков не удержался от того, чтобы поддразнить Сашу.
– А он достаточно уважаемый раввин? – спросил он.
Саша сразу надулся.
– Рав Зяблик-Школьник – один из самых выдающихся людей нашего поколения, – холодно сказал он.
На самом деле он не сомневался, что Зяблик-Школьник – самый выдающийся человек поколения.
«А я – директор бродячего цирка, – с горечью подумал Коньков, – вооружённого водяными пистолетиками! Только бы никто об этом не узнал!»
Демидин и демон на крыше
Демон приволок дохлую мышь, но Демидин отказался её есть. В другое время демон заставил бы Демидина проглотить её вместе с костями, но он слишком ослаб от голода и его томили дурные предчувствия. Он и за мышью охотился только для того, чтобы отвлечься. В дальнейшем его ожидала встреча с новыми людьми, он предвидел их и его будущий страх, гнев, кровь, а дальше он ничего не мог предвидеть, и это его беспокоило больше всего. Враги строили планы, чтобы отнять его добычу, и кто-то уже был послан, чтобы разыскать его в Нью-Йорке.
– К нам придут гости, – сказал демон.
– Откуда ты знаешь? – спросил Демидин.
– Я – дух, – надменно сказал демон. – Мои возможности и великолепие для тебя непостижимы.
– Как по-венгерски «четырнадцать»? – спросил Демидин.
Демон немного подумал.
– Тизенниг, – сказал он.
– Правда, – удивился Демидин. – О чём я сейчас думаю?
– О траве и цветах, – ответил демон.
– Действительно, – удивился Демидин.
– Не забывай, что твоё будущее у меня вот здесь, – процедил демон.
Он далеко высунул язык и показал пальцем внутрь своей глотки.
– Здесь Константин Демидин окончательно удовлетворит своё научное любопытство, – сказал он, шамкая, и потом уже захлопнул пасть. – Допустим, я тебя отпущу и ты станешь академиком. Найдешь себе новую жену. А она тебе опять изменит.
Демидин молчал, понимая, что его дразнят.
– Дурак ты, – сказал демон. – Дур-рак. Состаришься. Талант твой выдохнется. Себе же, молодому, завидовать будешь. Хочешь, я расскажу тебе, что ты искал всю жизнь?
– Что? – заинтересовался Демидин.
– Тешил свою гордость. Вся твоя наука – мелочное, отвратительное самолюбие.
– Врёшь! – не выдержал Демидин.
Демон ухмыльнулся.
– В твоих мыслях это написано.
– Ведь не только в самолюбии дело, – сказал Демидин. – Когда вынашиваешь в себе истину, то сам её сначала не осознаёшь, но, кажется, умрёшь, если ты её не увидишь, а потом – раз, вспышка, и она вдруг перед тобой, и это такая красота…
– Понимаю, это как изнасилование, – глубокомысленно сказал демон.
– Совсем нет. Истина и без тебя прекрасна. Ты её не захватываешь, а открываешь. Мне кажется, она радуется, когда к ней приходят. Может быть, она живая?
– Что ты такое врёшь, сволочь! – разозлился демон.
Он забегал по крыше, сжимая и разжимая кулаки.
– Я голоден! Я устал! – рычал он. – Этот человечек меня ещё умолять будет, чтобы я его прикончил. Я доберусь до самого дна его поганой душонки.
Глава 29
Многожён и Скуратов уходят из гарнизона
Однажды сильно раздувшийся и преющий от внутреннего жара Многожён Шавкатович поднялся в воздух и, покачиваясь, завис над своей крышей. С его боков, как мокрые перья, свисали прилипшие к телу тряпки и одеяла. Под ним суетился бледный от гордости Скуратов. Скуратов держал конец верёвки, которой была обвязана слоновья грудь Многожёна Шавкатовича, и, осторожно спускаясь по лестнице, тянул его за
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
