— В лес? Сумасшедшие! Ну ладно!..
Он тайком подает Ларедо шутливые знаки, нечто вроде «ну и тип этот Де Сото», а потом тоже лезет в канаву, не выпуская винтовку из рук. Ларедо как может следует примеру Мавра; его ботинки промокают насквозь. Полы рубашки при спуске раздуваются, как парашют. Этот горный лес (Ларедо вспоминает название: Альберче) не слишком густой. Деревья (наверное, дубы) гармонично распределены между буграми и склонами. Бюст, идущая впереди и чуть в стороне, поднимает руку и опускается на корточки:
— Я что-то вижу.
Понятно, она что-то видит, — злится Ларедо. Полная идиотка.
Вообще-то, здесь много чего можно увидеть. Музей конца времен. Повсюду разбросаны вещи и предметы одежды. Ларедо выделяет из этого многообразия ремни, галстуки, женские и мужские трусы, юбки, ботинки, носки, очки, зажигалки, сигаретные пачки, чулки, игрушки, часы. Ларедо представляет себе Великую распродажу, пиратскую барахолку древней человеческой цивилизации. В узкой канаве лежит молодой парень с переломленной спиной, глаза у него остекленевшие, как у рыбы на прилавке. Толстая женщина с пышной прической, одетая только в бюстгальтер со спущенными бретельками, стоит возле дерева: рот ее насажен на толстый сук.
— Глянь-ка сюда, куманек! — подзывает Де Сото и тыкает в голую ягодицу стволом винтовки.
— Целлюлит, — смеется Оливер.
Ларедо видит, что на этих трупах, остановленных в своем продвижении, совсем немного крови. Он не знает, почему так: то ли эта жидкость умело скрывается в темноте, то ли это еще один признак отсутствия человечности. «Последнее, наверно, ближе к истине, — решает Ларедо. — Кровоточат только живые существа. Возможно, заболевание — или что там еще — превращает тебя в манекена и из твоих открытых ран сыплется порошковый наполнитель».
Теперь группа движется медленно, как будто растеряв весь кураж. «Ребята, не будьте такими серьезными!» Ларедо уже готов поделиться своей радостью: хотя лес и собрал свою дань, огромная человеческая гусеница действовала в целом успешно. И среди растений потерь тоже немало: сломанные ветви, растоптанные кусты. Безоговорочная победа человеческого катка-многоножки.
— Вы верующий? — интересуется Мавр как будто невзначай, пиная ногой платье из легкой ткани — один из многочисленных остатков кораблекрушения.
Этот вопрос застает Ларедо врасплох. Но он быстро понимает, что и любой другой вопрос тоже застал бы его врасплох.
— Мои родители верующие. Я — нет. Послушай, ты же по-настоящему не араб? Я имею в виду…
— Моя семья из Алжира, — отвечает Мавр и больше не развивает эту тему. — Так, значит, вы не верите в Бога…
— Я верю в смартфон. Но как видишь, он тоже умер.
Мавр настроен на серьезный лад.
— Я всегда верил, что Вселенная кем-то создана. Но кажется, мы с самого начала ошиблись в выборе Бога.
— Абсолютно согласен.
— Нет, я не говорю, что Бога нет… Я хочу сказать… Бог создал жизнь, мы являемся ее частью, вот и все. Мы — часть жизни. Сколько-то лет назад нас не существовало. В сравнении с этими деревьями или с этой землей мы — ветер, дружище. Одно дуновение, которое прилетает и улетает. И кажется, настало время улетать.
— Несомненно, — соглашается Ларедо, как будто собственная правота ему больше не нужна и он не возражает, чтобы прав оказался кто-то другой.
Ларедо замечает под большим деревом маленькую куклу. Он на секунду останавливается, чтобы рассмотреть толстенькие белые ручки и детский затылок. Как ни странно, подгузник остался на месте. Что, она тоже ползла вместе с колонией больших гусениц? Кто-то ее выбросил? Де Сото с Оливером на ходу затягивают песню. Увиденное поразило Ларедо не так сильно, как он ожидал. Он чувствует, что ужас давно уже покинул его голову через какое-то отверстие и больше не давит изнутри. «Не важно, не важно, так оно и лучше». Мавр даже и не остановился. Ларедо оставляет позади маленький труп и продолжает свою экскурсию без экскурсовода по музею, который ему хотелось бы назвать Музеем человеческих интересов.
— Так, получается, там ничего и нет? Нету решения? — снова заговаривает Мавр, дождавшись Ларедо. — Что бы мы ни нашли в этой обсерватории, решения там нет, верно? Ни вакцин, ни антидотов, ничего подобного, и мы с вами это знаем. Они-то не знают, им хочется считать по-другому. — Мавр кивает на идущих впереди: Оливер сильно поотстал от Де Сото и Бюст (этих двоих Ларедо едва различает среди деревьев). — Но мы-то знаем, дружище, что жизнь перелистнула страницу. Разве не так?
— Да, все так, — серьезно отвечает Ларедо.
— Я был в Ираке. Я видел все, что мы делаем сами с собой. Но ничего подобного я не видел. Это не по-человечески. Это не похоже на все, что я знаю про людей. И вот он, мой самый главный вопрос… Я буду идти вперед… пока меня не остановит какая-нибудь ветка?
Ларедо смотрит Мавру в глаза. В темноте его зрачки не отсвечивают. Они как два безмолвных колодца.
— А есть другая возможность? — спрашивает Ларедо.
Мавр протягивает ему винтовку.
А потом они слышат крики.
25. Обратный отсчет
Сейчас у всех одно занятие: смотреть на Манделя, говорящего с компьютерного экрана. Даже Логан опустил оружие и присоединился к общей группе.
— То, что наши модели поведения математически связаны с моделями любого животного любого вида, — это ведь противоречит элементарному здравомыслию? Вы спросите, как это никто до меня не открыл столь невероятную… а на деле столь очевидную зависимость? Ну что ж, моя находка была случайностью — да и не только моя. Полагаю, наука в принципе обречена на серендипность…[23] Четыре года назад я снимал поведение насекомых в неволе и анализировал изображение на компьютере… и все время возникали эти «немотивированные отклонения»… — Кармела, ну ты меня понимаешь. Однако во время одного из опытов я заметил, что «отклонения» исчезли. Разумеется, мне стало любопытно. Я пересмотрел эту запись и обнаружил, что по ошибке добавил к ней картинку, снятую дополнительной камерой, которую я случайно оставил включенной, и эта вторая камера снимала совсем другое… — Ученый смотрит на что-то, не видимое зрителям. Он улыбается, ему определенно весело. — Я записывал на камеру самого себя, снимающего насекомых…
Мандель поднимает стакан с желтой жидкостью. Ему по-прежнему весело.
— Послушай, Кармела, — если ты здесь, — ты должна понимать, что это означает. Может быть, ты теперь преподаешь биологию хулиганистым школьникам, но я знаю: ты великий этолог. И уверен, что ты понимаешь следствия этого открытия. Все модели поведения животных связаны между собой. Я беру этот стакан виски и делаю глоток в то же время, когда определенный самец куропатки издает брачный призыв, а одна конкретная акула раскрывает пасть — даже если перед ней не проплывает косяк рыбок. И всякий раз, стоит мне сделать это движение, та самая птица и та самая акула сделают то же самое. Никакое поведение не подчинено одной конкретной причине. Все объяснения, которые мы изобретаем для наших действий, — это… Как мы это называем, Кармела? «Преднамеренные заблуждения». Я хорошо понимаю, что остальным с этим будет не разобраться. Надеюсь, вам объяснят Кармела, Энрике или Борха… В любом случае у вас не останется лишнего времени на постижение скучной теории…
