— Извини. — отвечает он, похоже, нисколько не смутившись. Его лицо спокойно, без тени печали или какие еще эмоции могут быть у человека, посетившего могилу своей бывшей жены… похоже, Смоленский просто сегодня решил расставить для себя какие-то точки над «и». — Я ненадолго.
— Да нет, ты мне не мешаешь, — усмехаюсь я и подхожу к могиле Али, положив на нее белые розы, а потом маме — букет полевых цветов. — Ты здесь впервые?
— Второй раз.
Я киваю, решив не спрашивать, когда был первый. Наверное, когда Аля умерла. Осторожно присев на лавочку рядом с Кириллом, я чувствую вспыхнувшее смущение. Моя противная и саркастичная часть нашептывает «собрались два предателя, как же вам не стыдно?». В принципе, да, мы виноваты в том, что испытали друг к другу то, чего не должны. Симпатию. Поэтому мне некомфортно смотреть на фото сестры и я смотрю на маму, еще раз испытывая горечь за то, что все случилось с ней так трагически и неожиданно. Без нее мне очень сложно.
— Ты скучаешь по Але? — вырывается у меня вопрос и я слышу тихую усмешку.
— Нет.
Я бросаю в сторону Смоленского испуганный взгляд. Разве может он говорить такое здесь?
— Зачем тогда пришел?
— Я не скучал, но есть кое-какие вещи, которые меня беспокоят. Думаю, стоит с ними сегодня распрощаться навсегда.
Я киваю. Ясно, он и впрямь расставляет какие-то точки над «и» для себя, как я и предполагала.
— А ты? — Смоленский смотрит в мою сторону. — Я думал, ты поехала на работу. Почему сегодня пришла сюда?
— Я уже разобралась с работой, — медленно произношу я, — поэтому и поехала сюда. Я чувствую себя виноватой перед Алей. Хотела высказаться…
— За что?
— За то, что произошло между мной и тобой недавно, — решаю я признаться и сказать прямо, — Она была твоей женой…это не очень правильно. Может, если бы я не испытывала к тебе симпатию, было бы проще прийти сюда, свалить все мысленно на тебя и пообещать, что этого больше не случится.
Я ерзаю на лавочке, чувствуя, что сижу на краешке. Все-таки, она маловата для двоих, особенно, если один из людей — Смоленский с широкими накачанными плечами, а второй — Саша с большой жопой.
Повисает молчание. Я даже немного начинаю жалеть, что вывалила на Смоленского свои мысли и, по факту, призналась в симпатии. Может, еще рано для подобных откровенностей. Лучше бы я рассказала ему про Алю все, что узнала, разговаривая с Андроповым. Может, Смоленский бы думал о ней не так плохо…
— Ей уже все равно, Саша, — слышу я голос Смоленского, — К тому же, мы развелись задолго до ее смерти, чтобы ты испытывала за что-то вину. Ты веришь в загробную жизнь?
— Немного, — вздыхаю я. — Ты, судя по всему, совершенно не веришь.
— Вообще нет. Зато я верю, что самое большое наказание для человека — это под конец жизни вспоминать об упущенных возможностях, и о том, что не успел сказать другим людям.
У меня перехватывает дыхание. Ну почему он такой?… одним предложением смог заставить меня вспомнить о том, что я упустила в жизни и почувствовать себя глупой и вечно сомневающейся.
Намек, конечно, понят.
Что, если я действительно не позволю зародившейся симпатии между нами вырасти во что-то большее? Сейчас я считаю это правильным, но не буду ли я жалеть об этом потом?
— Если что, я тобой не собирался манипулировать, Саша, — прерывает мои размышления Кирилл, продолжая, и со вздохом, расслабленно откидывается спиной на ограду, засунув руки в карманы, — если ты вообще никак не сможешь избавиться от стыда перед сестрой, то не стоит идти против себя, считая, что упустишь что-то. В конце концов, жизнь длинная. Ты можешь встретить кого-то, кто тебе больше подходит и не вызывает плохих воспоминаний. Главное, что я тебя понял и услышал.
Я едва киваю. Мне сейчас сложно что-то ответить на это.
— Ты знал, что Алю шантажировал Андропов Стас? — перевожу я тему, а Смоленский приподнимает брови в ответ.
— Догадывался, когда увидел видео с камер.
— Нет, еще раньше. Это он помог ей познакомиться и сойтись с тобой, но в обмен на эту услугу заставлял делать плохие вещи, — вздыхаю я, — пожалуйста, не держи на нее зла. Она наверняка любила тебя. Просто она была не готова к давлению и шантажу, поэтому не выдержала такой жизни и начала делать страшные вещи. Думаю, поэтому она утаила рождение Майи, потому что боялась, что ты ее не простишь и просто отберешь ребенка.
— Мне уже все равно на то, что было, Саша, — он усмехается, — и нет, если бы она меня любила, то не стала бы молчать, а попросила у меня помощи еще раньше, признавшись во всем. Она любила жизнь, которая ей была доступна со мной.
Закончив, Смоленский встает с лавочки, и я поднимаю на него глаза.
— Мне нужно ехать, — произносит он, глядя на меня, — оставлю тебя подумать в тишине. Надеюсь, увидимся еще сегодня.
— Хорошо, — тихо говорю я. — увидимся.
Он уходит, а я остаюсь сидеть, глядя на обрамленное рыжими волосами юное лицо Али на фото, и слушая звук удаляющихся шагов.
Глава 17Потом я навещаю Майю, которая играет со своим новым другом — медведем, и какой-то девочкой старше нее, которую тоже недавно перевели в палату. Глядя на веселое личико малышки, я молюсь, чтобы она как можно быстрее вернулась домой. Пора бы уже черной полосе в нашей жизни закончиться. Надо двигаться дальше.
К вечеру я снова заезжаю в свой салон, застав там скучающих без дела девушек, и поманив их к себе поближе, чтобы кое-что сказать.
— Да вы что, Саша! — восклицают они, когда я кладу перед ними свое старое фото и озвучиваю, что я хочу, — вы хотите вернуться к рыжему? Мы уже к вам привыкли такой…
— Я устала вечно подкрашиваться, — вздыхаю я, помяв концы волос между пальцами, — да и волосы стали не очень.
— Да ладно, у вас отличные волосы, толстые, густые! Но желание клиента, конечно, закон. Садитесь. Кофе сделать?
— А пирожные остались еще? — вздыхаю я, а одна из девушек, Аня, смеется.
— Нет, но я сбегаю тогда в кондитерскую. Подождите немного.
Мне страшно снова возвращаться к своему цвету. Так, что я стискиваю руки в кулак. Если я еще и кофе напьюсь — начну подпрыгивать прямо в кресле. Запахи шампуней, едкий запах краски окутывают меня, заставляя нервничать еще больше, и только сладкий аромат пирожного из соседней кондитерской, которое приносит Аня, немножко успокаивает.
Потом девушки сушат феном мои волосы, делая легкую завивку, и я немножко согреваюсь, прекратив дергаться. Рыжая прядь падает мне на лицо и я удивленно смотрю на нее, не веря, что это мое. Настолько я привыкла видеть на себе светлые-светлые волосы.
— Ну, все, — радостно отчитываются девушки. Они разглядывают меня с восторгом в глазах и я начинаю верить, что выгляжу я хорошо. Даже если непривычно. — Поворачивать вас?
