– Иди, Святослава, – обратился к ней князь по родному имени, – а то Волк меня живьем съест, если я тебя еще удерживать стану. Вон как глазищами сверкает да ревнует!
И рассмеялся снова князь, похлопав по плечу сотника своего верного. Святослава же слабо улыбнулась его шутке и, слегка головку наклонив, ушла прочь.
Прошла через лагерь гордо, высоко голову держа. Хоть и тяжело ей это было. Поняла, почему дружинники так ей вслед хмыкали да улюлюкали. Она теперь здесь была не более чем рабыня позорная, что в бою пленена. Захочет Волк, сам овладевать ею станет, а захочет – дружине отдаст. И никто не вспомнит более, что еще совсем недавно она Тодоркой славной была, чьего слова все болгары боялись и уважали. Так и дошла до избы с головой, высоко поднятой, не позволив слезам горьким наружу вырваться.
***
И только прикрыв за собою дверь, расплакалась безудержно. Судьба с ней злую шутку сыграла. С самых высот в грязь кинула! Да из грязи той не подняться уже. Она даже не крестьянкой была, а пленницей бесславной, что еще хуже. Пленницы, как рабыни, всецело принадлежали своему хозяину и слова своего не имели. Что захочет с ней Волк, то и сделает. А о жестокости его на своем горьком опыте узнала. И никто не заступится за нее перед волком лютым, не посмеют, она его собственность. Оттого еще больнее на сердце стало, еще пуще зарыдала девица. Борис-царевич ох как далеко удрал, а ведь в любви клялся. Снова предательство, и снова боль глухая в сердце от жестоких ударов судьбы. Но Святослава очнулась от слез своих горьких. Не позволит она более судьбе играть с собой, сама все решит! И бросилась она искать что-нибудь острое. Да нашла нож, коим Ярослав игрушки сыну делал. Посмотрела на Никиту спящего в последний раз:
– Ты прости, сынок мой любимый. Ты бы и сам не захотел, чтобы мать твою в грязь втоптали да дружинникам на потеху оставили. Ты бы мне сам того никогда не простил. Вот и я не могу простить. Прощай, Никита, да живи счастливо!
И замахнулась Святослава, чтоб в грудь себе ножом ударить. Да тут Волк в избу вошел и не дал ей план страшный осуществить. Увидел, что девица задумала, бросился к ней, стал нож вырывать.
– Отпусти! – вскрикнула пленница. – Все равно покончу жизнь свою срамную. Не хочу жить более!
– Да что за глупости ты говоришь, девка глупая! Я не дам тебе с собой покончить. Ты о Никите подумала? – и выхватил сотник нож из рук девичьих.
– Именно о Никите я и думаю! – вырвалась Святослава. – Не нужна ему мать такая, коей все дружинники попользуются!
– Да о чем ты говоришь?
– Не лги мне, Ярослав. Думаешь, не знаю, как у вас с пленницами принято? Наиграешься сам, а потом отдашь дружкам своим на утеху.
Волк оторопел. Так вот что сердце ее тревожило да заставило нож в руки взять? Рассмеялся сотник.
– Я, может, и глуп, но не настолько, чтобы мать своего сына дружинникам отдавать!
– Это ты сейчас говоришь, пока не в гневе. А как сделаю, что не по-твоему будет, так сразу со мной и поквитаешься, как с пленницей низкой.
– Так ты не делай не по-моему, вот и не поквитаюсь.
– Не могу я так, против воли в ножки кланяться. Не из таких! Чай, не позабыла, что во мне кровь отца славного течет, а он бы мне никогда не простил унижения. Так что можешь сапоги свои сразу в сторонку ставить, не стану их целовать!
Это уже был вызов. Но Волк в ответ только улыбнулся. Именно такой и нравилась ему Святослава – независимой, гордой. Именно такой и полюбил ее тогда, четыре лета назад. Да за высшее счастье принял, когда она сама за ним пошла, руку взяв подле костра праздничного. До сих пор помнил, как сердце его тогда екнуло.
Вот и сейчас стоит пред ним девица с вызовом, глазами изумрудными сверкая. Совсем как в юности. Хорошо стало на душе у сотника от воспоминаний прошлых. Но он быстро прогнал тени смутные. Уже не те они со Святославой. Уже не те. Что он кровь да жестокость лютую познал, что она беды на своей шкуре ощутила немалые да мужей разных ласки принимала. От чистоты их прежней вовсе ничего не осталось.
– Да не стой ты так, Святослава, – сказал ей сотник раздраженно. – Чай, не чужие люди мы с тобой. У нас и сынишка общий. Не стану заставлять тебя целовать сапоги мои, для того у меня и других болгарок плененных много. Но снять с меня сапоги попрошу.
Красавица сотника грозным взглядом окинула. Не хотела того делать. Однако смирила гордыню девичью. Чай, Борису-то снимала, хоть он женкой ее своей и не сделал. Теперь ее жизнь от Ярослава зависела. Вот и станет ему служить, чтоб с сынишкой не разлучил.
Святослава покорно подошла к сотнику и сняла сапоги.
– Вот и славно, – сказал он ей. – Садись, обедать будем.
Святослава села подле него, где ей было указано, да кашу горячую накладывать стала. Волк же с нее серых глаз своих не сводил. Вон она какая стала! Хоть и пленница, да царскую осанку и подъем головы уже не изменишь. Вон как плавно да величаво кашу накладывает, будто вся в шелках сидит.
На Святославе действительно были шелковые халаты. Она их не сняла еще с той ночи, когда пленницей стала. Волк же дальше пленницу знатную рассматривал да красоте ее дивился. Она и раньше-то девкой была красивой, но сейчас в ней какая-то женственность необъяснимая появилась, манящая да дурманящая. А мудрость, коей все ее лицо светилось, еще больше будоражила. Девок глупых он в своей жизни много повидал. Слишком уж надоели. И теперь от лица умного глаз не мог отвести.
Святослава чувствовала, что сотник ее пристально рассматривает, да глаз не поднимала, боялась.
– Ешь, – только и сказала, когда кашу ему поставила да хлеб отломила.
Волк стал есть, смачно прихлебывая. Ведь почти сутки у него ни крошки во рту не было. Святослава же от такой грубости еле сдержалась, чтоб не рассмеяться. Да, болгары куда цивилизованнее были и опрятнее! Но она сделала вид, что ничего не замечает, и сама стала кашу пробовать.
– Фу! Какая гадость! Да кто такую стряпню приготовил? – нос брезгливо от чашки отворотила.
– Я и готовил, – отозвался сотник озадаченно.
– Ну, оно и понятно теперь, – проворчала девица. – Коли так готовить и далее станешь, всех тараканов потравишь.
Волк думал обидеться, да только и смог, что рассмеяться.
– Вот те на, пленница уже в первый день хозяина своего отчитывает! Что же дальше-то будет?
– Да то, что я сама готовить стану, чай, не забыла еще премудростей кухонных. А если пленницей своей и далее кликать будешь, случайно в еду перца острого подсыплю, чтоб очи твои серые на лоб вылезли да вспомнил, что меня Святославой зовут.
Волк опешил. Не ожидал столь дерзкого ответа от бабы, да еще от невольной. Давно не слышал в сторону свою таких угроз тонких. Но не обиделся, снова рассмеялся. По душе ему дерзость пленницы пришлась.
– Вот такой и оставайся! – сказал напоследок да пошел прочь из избы, оставив Святославу в недоумении.
