– Сегодня ночью снимаемся, – произнес старший лейтенант. – Немцы прорвали фронт и движутся на Москву. Сейчас командование бросает все имеющиеся у него резервы в бой, стараясь остановить танковые части Гота.
Взглянув на Тарасова, он хотел улыбнуться, но улыбки не получилось.
– Давай, Саша, поешь домашней пищи, когда еще сможешь вот так сесть за стол и поесть по-человечески.
– Скажите, товарищ старший лейтенант, если это не секрет. Чем мы должны сдерживать танки?
– Я не знаю, наверное, командование решает сейчас эту проблему. Но отступать нам больше нельзя. Я вот топаю от самой границы и все думаю, где наши танки и самолеты?
Он замолчал, словно испугался сказанного. Помолчав, он подмигнул хозяйке дома.
– Мария! Плесни нам что-нибудь в кружки, а то больно скучно сидим.
Та вышла в сени и вскоре вернулась с бутылью, в которой плескался мутноватый самогон. Она поставила ее на стол и, отойдя в сторону, присела около печи. Гаврилов налил в кружки самогон и, подняв свою емкость, предложил выпить за победу.
– А хозяйка? – почему-то спросил Александр своего командира. – Она что, разве не выпьет с нами за победу?
– Она не пьет, Тарасов. Разве ты этого не понял? – ответил за нее старший лейтенант и подмигнул ему.
Они чокнулись кружками и выпили. Самогон был градусов под семьдесят, и у Александра перехватило дыхание. Он закашлялся и запил самогон водой.
– Что? Крепка Советская власть? – пошутил Гаврилов и, взяв в руки малосольный огурец, с хрустом откусил половину своими белыми крепкими зубами.
– Иди, Тарасов, проведи с бойцами занятие, а я отдохну немного, – произнес командир и снова загадочно подмигнул ему.
Александр все понял. Он встал из-за стола и, расправив гимнастерку, направился к выходу.
***
Романов Павел очнулся на койке медсанбата. Неизвестный мужской голос рассказывал какой-то сальный анекдот, вызывая у слушателей громкий смех. На душе у Павла было неспокойно, ему казалось, что окружавшие люди догадываются о его работе на немецкую разведку, но, чтобы скрыть все это, разыгрывают какой-то непонятный спектакль с его личным участием. Ему не хотелось открывать глаза и возвращаться к действительности, но он все же открыл их и увидел в пелене легкой дымки мужчин, которые сидели недалеко от него и громко смеялись.
– Явление Христа народу, – произнес один из мужчин, чем снова вызвал взрыв хохота у собравшихся. – Ну что, Романов, как там, в раю? Немцев там еще нет?
– Где я? – тихо произнес Павел, стараясь вспомнить, как он оказался здесь.
– В госпитале ты, понял? – ответил все тот же мужчина. – Что, забыл? Такое, брат, бывает в этой жизни. Врачи кое-как откачали тебя. Если б не они, то давно бы ты уже лежал вон там, под березками.
К Павлу подошла молоденькая медсестра и сунула ему в подмышку градусник.
– Пить. Сестра! Дайте мне попить, – попросил он ее.
– Сейчас, сейчас! Потерпи, милый. Я сейчас принесу тебе компот. Мы с девчонками вчера сварили яблочный компот, не пропадать же яблокам, – произнесла она и направилась к двери.
Она вернулась минуты через три в сопровождении мужчины средних лет, на котором мешковато сидел белый медицинский халат. Он взял Павла за руку и, вытащив из кармана секундомер, стал считать его пульс. Закончив считать, он посмотрел на него и достал из его подмышки градусник.
– Ну что, Романов? – вопросительно произнес он. – И пульс у вас хороший, и температура нормализовалась. Как нога? Боли есть?
Он откинул байковое одеяло и посмотрел на культю. Только сейчас Романов увидел, что у него нет одной ноги.
– Где моя нога?! – закричал он от охватившего его отчаяния. – Верните мне ногу!
Он схватил врача за руку и крепко сжал ее, чем вызвал у того гримасу боли. Врач с трудом убрал руку Павла и посмотрел на него, как смотрит учительница на нашкодившего ученика.
– Если можно было сохранить вам ногу, неужели мы бы отрезали ее? Перед нами стояла задача сохранить тебе жизнь. Ты понял меня, боец?
Но Павел не слышал его. У него внезапно началась истерика. Он забился в конвульсиях, а затем с криками начал срывать с себя бинты. В палату вбежали несколько медработников и, схватив его за руки, быстро прижали к койке.
– Сделайте ему укол морфия и зафиксируйте к койке, – приказал врач медсестрам и направился к выходу из палаты.
После укола Павел снова уснул. Проснулся он среди ночи. Рядом с его койкой, посапывая, крепко спал раненый боец. У него были перебинтованы голова и правая рука. Павел, молча, лежал на койке. Слезы отчаяния текли по его небритым щекам. Он невольно вспомнил детство, когда он со своими друзьями с криком швыряли камни и дразнили мужчину, у которого не было одной ноги. Тогда ему было почему-то весело, и он даже представить себе не мог, что пройдет чуть более десяти лет, и он будет также скакать на одной ноге, как и тот мужчина…
Он хорошо помнил, как сидевший рядом с ним немецкий офицер сначала прострелил ему ногу, а затем сбросил его с кузова автомашины. Все, что происходило с ним дальше, было как в тумане. Его встреча с Тарасовым, бой у болота. Тряска в машине, в кузове которой лежали и сидели раненые солдаты. А теперь он стал инвалидом, человеком без ноги и всякого будущего. В какой-то момент он понял, что снова заплакал. Он посмотрел на дверь, в которую входила медсестра. Она подошла к нему и, заметив, что он не спит, нагнулась над ним.
– Как вы себя чувствуете, Романов? – поинтересовалась она. – Не нужно расстраиваться. Все у вас будет хорошо, я в этом уверена.
– Сестра! Развяжите меня. Я обещаю, что больше подобного не повторится. Я все понял. От сумы и от судьбы не уйдешь.
Она разрезала ножницами бинты, которыми были привязаны его руки, и вышла из палаты.
***
Эстеркин шел по улицам Казани. Иногда он останавливался и осматривался по сторонам. Сейчас он больше всего боялся попасть на глаза своим старым знакомым по месту жительства и службы. Несмотря на качественные документы, по которым он являлся откомандированным сотрудником Западного фронта, прибывшим в Казань для получения боеприпасов, эти возможные встречи могли коренным образом изменить его жизнь не в лучшую сторону. Заметив на улице грузовую машину со знакомыми служебными номерами, он свернул в узкий переулок и укрылся в подворотне дома. Когда грузовик повернул за угол дома, Борис Львович вышел из укрытия и продолжил свой путь. Найдя нужный ему дом, он остановился и, достав из кармана шинели папиросу, закурил. Убедившись в отсутствии наружного наблюдения, он осторожно вошел в подворотню и, не торопясь, направился во двор дома. Он поднялся на второй этаж и остановился около обшарпанной двери квартиры. Достав из кобуры пистолет, он передернул затвор и сунул оружие в карман шинели. Он трижды постучал в дверь, а затем толкнул ее рукой. Неожиданно дверь легко поддалась и открылась.
