Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»
26 декабря 1941 года, поселок Недельное
Грохнуло прямо над головой, тряхнуло, посыпалась со сводов кирпичная крошка. Замолк на колокольне пулемет — его разнесло прямой наводкой. Осмелевшие немцы подбирались всё ближе.
Храм, в котором засели бойцы, остался последним рубежом, связанным с остальными частями дивизии узкой простреливаемой улицей. Но пополнить силы было уже невозможно. Всё, что оставалось — оттягивать отход до последнего, чтобы основные силы могли передислоцироваться для контратаки.
Вместо Кричевского оборону церкви возглавил командир роты автоматчиков Ковтунов.
Еще один танковый снаряд проломил дыру в стене, и зава-лило кирпичами лейтенанта Старцева. Его вытащили из-под груды обломков с раздавленной грудной клеткой и окровав-ленной головой, он тяжело дышал.
Селиванов, Игнатюк и Максимов потащили Старцева за полы шинели к центру храма, навстречу солдатам с носилка-ми. Но еще один танковый залп, ударив по стене, сбил их с ног, поднял столб пыли, засыпал крошкой.
Когда развеялся дым и пришли в себя, Старцев уже не дышал.
— Твою мать! — в сердцах заорал Максимов. — Нас всех тут положат, что ли?
Селиванов не ответил. Его тошнило, сильно кружилась голова. Он попытался встать в полный рост, но тут же пошатнулся и сел на пол, чтобы не упасть. Бессмысленно посмотрел перед собой: всё смазывалось в вязкий туман, кружилось и мельтешило. Рядом что-то орал Игнатюк — кажется, ему, Селиванову, да, точно, ему.
Не дождавшись ответа, Игнатюк подхватил Селиванова под руку, подобрав его винтовку, и потащил в глубь храма.
Снова удар снаряда. Оба упали на пол.
Когда вернулась способность слышать, Селиванов понял, что немцы уже подобрались к церкви: совсем рядом трещат их автоматы, сухим лающим голосом звучат команды на немецком.
Селиванов и Игнатюк залегли за рухнувшей колонной, выставили вперед винтовки. Рядом засели еще трое бойцов.
— Максимов где? — вспомнил вдруг Селиванов.
Ведь только что был рядом.
Снова громыхнул снаряд, стены пошли ходуном.
— Не знаю… — запыхавшись, сказал Игнатюк. — Да черт!
И показал пальцем вперед.
Максимов, раскинув в стороны руки, лежал лицом вверх в пяти шагах от того места, где бросили мертвого Старцева.
Только Селиванов и Игнатюк остались из всего отделения.
Немцы подошли вплотную к разбитым окнам. Крепко прижали огнем, заставили бойцов сгруппироваться в глубине храма.
— Приказ отходить!.. Отходить! — ревел кто-то сзади.
Наконец-то, подумал Селиванов.
Но немцы поливали огнем со стороны окон так, что даже не поднять голову. Селиванов обернулся: остальные бойцы уже отходили в дальний конец храма, где через двор и узкую улицу можно было добраться до основных сил.
— Ну давай-давай! — крикнул ему Игнатюк. — Отходим!
Высунулся, встал на колено, пальнул из винтовки в сторону немцев, а потом вдруг согнулся пополам и завалился на пол.
Селиванов подполз к нему.
Игнатюк выл от боли, с силой сжав зубы. Винтовка выпала из его рук, он крепко держался окровавленными ладонями за живот.
— Ох ты ж… — сказал Селиванов. — Как они тебя… Давай, сейчас дотащу до остальных, ты, главное, не отключайся.
Стараясь не поднимать голову, повесил винтовку на плечо и ползком потащил Игнатюка к своим. Над головой свистели пули, ударялись о стены, совсем близко лаяла немецкая речь.
Игнатюк стонал и бредил.
— Я ж помру тут, братец, совсем помру, господи, крышка мне, совсем крышка, кранты, понимаешь?.. — бормотал он, а потом опять приглушенно стонал.
— Не ссы, боец, — говорил Селиванов. — Сейчас до медсанбата дотянем, будешь как новенький, понял? Мы всех потеряли, не хватало еще чтобы и ты тут… Прорвемся!
Опять громыхнул снаряд по стене, присыпало крошкой и штукатуркой.
— А-а-а-а! — взревел Игнатюк. — Как больно, твою ж мать, как больно!
Еще сильнее затошнило Селиванова, кружилась голова, и всё вокруг сливалось в туманный калейдоскоп, и темнело в глазах. Значит, контузия, подумал он, точно контузия. Ничего, добраться бы и Игнатюка дотащить…
Игнатюк кричал от боли. Еще бы, думал Селиванов, пуля в животе…
Опять потемнело в глазах.
Совсем низко над головой засвистели пули, и вдруг резкой болью ударило в руку, которую он выставил, чтобы проползти вперед, прошило насквозь запястье, раздробило кость.
Селиванов вскрикнул и инстинктивно прижался к Игнатюку, не зная зачем, и понял, что обе его кисти в крови и сам он ползет по полу, вымазанному кровью.
Стало ясно, что так они никуда не доползут.
Селиванов, сжав зубы от боли, заполз за груду обвалившихся кирпичей и затащил следом Игнатюка. Расстегнул ремешки каски и снял, потому что сползала на лоб и мешала видеть. Привалился головой к развалинам, посмотрел на Игнатюка. Его лицо исказилось от боли, он мелко дрожал и хныкал.
— Как больно, — стонал он.
— Ничего, — запыхавшись, говорил Селиванов. — Прорвемся. Прорвемся обязательно, куда ж денемся. Прорвемся…
Реже звучали выстрелы. Немцы осторожно входили в храм.
— На стены глянь, — слабеющим голосом прошептал вдруг Игнатюк.
— Что? — переспросил Селиванов, не расслышав.
— Посмотри.
Лицо Игнатюка, белое как снег, покрылось каплями пота, и еле заметно шевелились губы.
