Рауль провел рукой по огорченному лицу.
— Я вижу, что своей поспешностью причинил большую беду. Но ведь я же человек, обстоятельства обвиняли и обвиняют ее самым подавляющим образом. Лишь чудо, про которое я расскажу тебе после, разубедило меня.
Приход Рудольфа и детей лишил графиню полюбопытствовать о подробностях, и разговор изменил тему.
Три недели, что семья Маркош провела в Париже, пролетели, как сон. Рауль познакомил их с семьей полковника Буассе и признался графине в своих спиритических воззрениях. Она хоть и была потрясена чудодейственными явлениями, убедившими Рауля, оказалась слишком ревностной католичкой, чтобы допустить, а тем более принять истины, осуждаемые ее церковью. Так, несмотря на полную симпатию к мадам Бартон, она отказалась присутствовать на сеансе, а Рудольф под влиянием жены гоже добродушно-насмешливо отнесся к новым убеждениям Рауля. Однако, несмотря на это разногласие в мнениях, дружеские отношения упрочились вновь среди членов семьи, одушевленных общим желанием привлечь в свою среду и Валерию. С горьким сожалением в душе и словно не желая поправить зло, сделанное жене, Рауль любовь свою перенес на сына — безответственный и неповинный объект стольких огорчений.
Накануне отъезда в Пешт у Антуанетты был последний, решительный разговор с Раулем, которому она обещала полное содействие.
— Не отчаивайся, друг мой,— пожимая руку, сказала она.— Бог поможет вас примирить, так как в этом единственное средство сберечь здоровье и рассудок Валерии. Бедняжка много выстрадала, но под влиянием твоей любви она воскреснет.
— Я воспользуюсь болезнью отца, чтобы заставить ее примириться с ним. А раз этот первый шаг будет сделан, все остальное устроится.
III
После пожара, спалившего квартиру и дымом своим прикрывшего бегство жены, Самуил поселился в своей пригородной вилле, стараясь чтением и работой заглушить бурное раздражение мыслей, возбужденное в нем последними событиями. Он желал бы забыть Руфь и заставить всех считать, что она погибла в пламени, но люди одарены удивительным чутьем в чужих тайнах. В городе стали ходить слухи сперва неопределенные, затем все более и более точные, и эти слухи, довольно верные, утверждали, что красавица-еврейка бежала с любовником и унесла с собой свои бриллианты. Только относительно личности похитителя мнения расходились: некоторые предполагали, что это был один из служащих Самуила, другие говорили, что это был отставной офицер, разоренный игрой, а большинство называли одного из артистов цирка, который неожиданно в это время уехал из Пешта.
Понятно, как тяжелы были эти сплетни для Самуила.
Он едва слушал Леви, когда тот пришел сказать, что, вероятно, Руфь уехала с Петесу, так как его приятель еврей в эту ночь встретил на станции железной дороги молодую женщину и молодого человека, одних лет с Николаем Петесу, а в довершение доказательства таинственный дом в предместье был продан.
Гордость Самуила страдала жестоко, и вся злоба, кипевшая в его груди, обращалась на князя, виновника того скандала, точно так же, как он был виновником его сердечных страданий. С новой жадностью стал он обдумывать свой план мщения. Сделать сына своего врага типичным представителем той расы, которую так глубоко ненавидел этот гордый аристократ, сделать из него настоящего ростовщика, фанатика Моисеева закона. Это казалось ему полнейшим и наилучшим удовлетворением его жажды мщения. Но чтобы достигнуть этой цели, он должен был переделать в некотором роде и свое собственное воспитание.
Со свойственной ему настойчивостью отдался он делам, упорно заглушая в себе всякие колебания совести, отвращение к неблаговидной наживе и всякое сострадание к ненавистным христианам. И когда, несмотря на все усилия, внутренний голос восставал против его поступков, он старался его заглушить. Он убеждал себя, что пока он был честен и великодушен, ему, тем не менее, бросали в лицо «ростовщик». В этом жалком мире, где предрассудок может разбить жизнь человека, где ценят не нравственные достоинства личности, а случайное происхождение, одно лишь золото представляет настоящую цену, и поклонение богатству должно быть целью жизни.
Слух, разнесшийся по городу о разрыве Рауля с женой, взволновал Самуила. Первым его чувством была беспредельная радость, которая благотворным бальзамом легла на рану его сердца. Какая бы ни была причина разрыва, мысль, что враг разошелся с любимой им женщиной, успокаивала его ревность. С былой страстью он смотрел на портрет Валерии, написанный некогда им самим, и не подозревал, сколько отчаяния, стыда и незаслуженного презрения навлек на эту русую головку, которой любовался с таким упоением. Но когда этот первый порыв радости миновал, для него наступил новый нравственный фазис. Им овладело чувство пустоты и страшного одиночества, жизнь казалась ему бесцельной, так как никакая истинная и глубокая сердечная привязанность не согревала ее своими лучами. Чувство мести стало гаснуть и утратило для него свой интерес. Его стали мучить угрызения совести, которых он до сих пор не чувствовал. Случайно он услышал, что маленький князь Орохай живет у своего деда, из чего заключил, что аристократические родители не очень любят своего сына. Что же будет, если они когда-нибудь узнают, что это маленький еврей, похитивший титул, на что не имел никакого права? С каким презрением оттолкнут они его и забудут!.. Тяжелое чувство стыда сжало ему сердце. Какими глазами взглянет на него этот сын, которого он принес в жертву своей мести, не задумываясь над тем, какую будущность ему готовили? Конечно, этот сын возненавидит отца, удалится от него, а Самуил останется совсем один, когда у него отнимут украденного ребенка, которого он, к своему собственному удивлению, полюбил всей душой.
Любовь его к маленькому Самуилу росла все более и более. Это было единственное существо, которое радовалось при виде его. С восторженным нетерпением ребенок караулил его и осыпал поцелуями.
— А все же настанет время, когда и ты будешь меня ненавидеть,— порой говорил себе Самуил, поглаживая русые кудри ребенка.— Ты не простишь мне никогда, что я так долго лишал тебя твоего положения и титула, и будешь краснеть от стыда, что любил и считал своим отцом презренного еврея.
Порой, когда мальчик, утомленный играми, взбирался к нему на диван и засыпал, положив голову на его колени, Мейер горячо желал, чтобы истина не обнаружилась никогда. Следствием этих чувств и горьких дум было то, что в глубине души своей Самуил чувствовал, что глубоко несчастен. Не раз его брало искушение застрелиться, чтобы избавиться от мучительно преследовавших его мыслей и ускорить наступление того момента, когда всему настанет конец, когда вместе с телом исчезнет и самая способность думать. Мысль о полном уничтожении за гробом была его утешением и надеждой, а чтобы лучше убедиться в истине этого предположения, он жадно поглощал сочинения, в которых ученые доказывали, что кроме материи нет ничего.
Вся эта внутренняя работа его души выражалась лишь чрезмерной любовью к уединению. Самуил совершенно порвал все сношения, кроме деловых, с аристократическими домами, которые посещал в былое время. С финансистами, его коллегами, он ограничился визитами и необходимыми деловыми беседами. Один лишь барон Кирхберг общался с банкиром. Избегая празднеств и больших приемов, он продолжал видеться с бароном, который всегда оказывал ему особое расположение и сам часто навещал его, подсмеивался над его затворничеством и старался победить его материалистические убеждения.
