А возможно…И это «возможно» вторую ночь не дает мне спать. Что возможно, этот ребенок даст нам с Кейном еще один шанс. Мне — стереть из памяти его поступок под прессом удвоившейся любви, Кейну — простить мне мое предательство. Этот ребенок заслуживает полноценную семью. Любой ребенок заслуживает.
После работы я заезжаю в супермаркет и набираю полную корзину продуктов — все исключительно полезное: овощи, йогурты, небольшой кусок индейки. Волнуюсь, что много нервничала и плохо питалась последний месяц, и это может плохо отразиться на ребенке.
Я приезжаю домой около половины восьмого вечера и обнаруживаю дома Кристин, которая сидит перед включенным телевизором, и старательно красит ногти на ногах.
— Ради бога, куда ты набрала такую сумку, — ворчит она и, спрыгнув с дивана, ковыляет ко мне, не снимая розовых разделителей с пальцев. — Тебе нельзя напрягаться.
Она забирает у меня пакет и тащит в кухню, а я, с облегчением скинув обувь, валюсь на диван и вытягиваю ноги на журнальный столик.
— Так когда ты скажешь Колдфилду о том, что он станет отцом?
— Я… — при одной мысли о том, что в скором времени мне предстоит встретится с Кейном и рассказать ему об отцовстве, пульс ускоряется. Я не могу предсказать его реакцию, но в одном уверена: он должен знать. — Я заеду к нему на работу в понедельник.
— Ты можешь просто ему позвонить и назначить встречу.
— Есть вероятность, что Кейн не захочет со мной встречаться.
Чтобы избежать дальнейших расспросов на щекотливую тему, я встаю с дивана, и иду готовить ужин. Индейку с овощами и рисом для меня и нашего с Кейном ребенка. Пока нарезаю мясо, на лице играет улыбка. Так странно, что еще несколько дней назад я была одна, а сейчас будто попала в новый, бурлящий цветными пузыриками мир.
— А ты не думала, что ребенок поспособствует вашему воссоединению? — Кристин плюхается на кухонный стул и стягивает с доски ломтик моркови. — Может быть, это вселенная сводит вас вместе.
— Я стараюсь ни на что не надеяться, — бормочу, хотя именно это чувство и не покидает меня. Надежда. Что в изменившихся обстоятельствах мы сможем преодолеть пропасть, разверзнувшуюся между нами, и у нашего ребенка будет полноценная семья. Что мы оба сможем оставить прошлое позади.
С аппетитом съев внушительную порцию приготовленного, я возвращаюсь в гостиную и усаживаюсь перед телевизором. Бездумно наблюдаю сменяющиеся картинки девятичасовых новостей в телевизоре и глажу живот. Мои мысли сами ускользают в будущее, на семь месяцев вперед. Я представляю лицо нашего малыша. Каким он будет? На кого она или он будет похож? Уверена, малыш во внешности многое унаследует от Кейна, с его мощной доминантой по-другому просто не может быть. Знаю, что снова предаюсь мечтам, но не могу не представлять картину, как Кейн возится с малышом на полу в своем доме и широко улыбается, как всего пару раз улыбался мне. Уверена, наш ребенок будет заставлять его делать это чаще.
— Эй, а это не… — вижу взметнувшийся палец, тычущий в телевизор, и слышу изумленный голос Кристин, который с каждой новой секундой растекается по тесной гостиной в тягучую гулкую массу. Забивается в уши, мешая соображать. Непонимающе смотрю в экран, лихорадочно ловя ртом глотки кислорода, которого вдруг становится чудовищно мало. Щурюсь и моргаю, пытаясь понять, почему именно сейчас мое сознание играет со мной такую жестокую шутку.
— Ты это… Кристин, это ведь… — слова застревают в горле, пока я смотрю в стремительно мутнеющий экран, на котором крупным планом показывают лицо моего брата, сидящего на скамье в зале суда. Сквозь гул крови в ушах до меня долетают звуки диктора новостей: «Сегодня был оглашен приговор по делу о промышленном шпионаже сотрудника крупнейшего металлургического комбината, входящего в состав КейКей Индастрис, Артуру Деймону Соулману. Подсудимому были предъявлены обвинения в краже инновационной разработки компании, которую он в последствии собирался продать заинтересованным лицам из Китая. Последнее, по мнению суда, явилось отягчающим обстоятельством, и присяжные приговорили обвиняемого к пятидесяти тысячам долларов штрафа и к пятнадцати годам заключения в колонии общего режима».
Кадры раздавленного лица брата исчезают, и камера берет в фокус человека, при виде которого мой пульс начинает зашкаливать чудовищным прозрением и виной. Журналист задает Кейну вопросы, ответы на которые я не слышу, потому что не могу перестать его разглядывать. Человека, который столько раз мне доказывал, что заслуживает моего доверия, и которого, как я теперь знаю, я безнадежно предала.
— Эрика! Что ты там бормочешь? — Кристин щелкает перед моим лицом пальцами, но я по-прежнему не могу оторвать взгляда от экрана. Внутри словно колючий стеклянный шарик истерично бьется мысль, которая перебивает даже радость от того, что я увидела брата живым. Он меня не простит, он не простит. Кейн никогда меня за это не простит.
И словно в подтверждению этого, камера вылавливает знакомое лицо. Алекса Дауни стоит за плечом Кейна, лучась поддержкой и спокойствием. Надежный тыл, мелькает у меня в голове. Тот, который не смогла обеспечить я.
Слезы душат меня, даже несмотря на бесполезное напоминание, что я должна ликовать от того, что мой брат жив, и что мне нельзя волноваться из-за ребенка. Мы с Кейном расстались лишь единожды, но от чего то мне кажется, что сейчас я снова его потеряла, и на этот раз точно навсегда.
глава 44
— Когда ты скажешь Колдфилду о ребенке? — требовательно выкрикивает Кристин, пока я готовлю свой ежедневный смузи из фруктов и овощей. — Две недели прошло.
Я выдергиваю старенький блендер из розетки и выливаю мутное зеленое содержимое в стакан. На вкус оно мне совсем не нравится, но мое «хочу» сейчас не имеет значение. Важно лишь то, что хорошо для моего ребенка.
— Хватит меня этим доставать, — говорю тихо и, зажмурившись, делаю глоток. — Я сама решу когда.
Кристин смотрит на меня с осуждением и непониманием. Я ее не виню. Просто все изменилось с того момента, как я увидела кадры с того заседания. В тот момент умерла моя надежда на то, что у нас с Кейном есть шанс все починить. Если раньше я думала, что мы балансируем на весах вины в одной плоскости, то после увиденного моя чаша со стуком упала вниз. Я думала, что ответственность за крах наших отношений лежит на нас двоих: на Кейне за совершенный им поступок,и на мне, потому что этот поступок не смогла принять. Сейчас же получается, что виновной осталась лишь я. Каждый день я мучительно прокручиваю в голове тот самый злосчастный день и все четче понимаю, что тогда, в той холодной комнате я стала той, кто первой произнес слово «убийство». Я стала той, кто накинулся на Кейна с обвинениями, а он не стал отрицать. Он хотел, чтобы я встала на его сторону, когда говорил, что мой брат ничем не хуже тех конвоиров. Не сомневаюсь, что в его глазах брат заслуживал смерти, вот только убивать его он не собирался. И когда думаю, что причина его великодушия кроется во мне, сердце начинает болезненно кровоточить. Ведь после слов Крофта о том, что Кейн давно знает, где Артур и имел возможность его убить, я стала верить, что он его не тронет. Так что случилось с моей верой? Почему в тот день я предпочла поверить истерике брата, который столько раз меня обманывал? Мое оправдание — лишь эмоции, вот только Кейн вряд ли его примет.
