Знакомых священников в Лондоне у меня было мало, и все же одного из них я отыскал у изголовья его умиравшей прихожанки и, вытащив его на снежную улицу, уговорил поехать на Чейни-Уолк. Это был Саймон Шоу. По дороге я многое поведал ему из истории Виктора, и он мне наполовину поверил. Пока наш экипаж пробирался через пелену снега к месту назначения, священник стал настаивать на том, что, раз Виктор Франкенштейн передал мне свои научные записи и соответственно секрет создания жизни, я непременно должен передать эти бумаги в руки церкви, то есть, как я понял, в его собственные руки.
Недостаток моей религиозности всегда в значительной степени объяснялся тем, что я не очень-то доверял священникам, которые пользовались своим положением и частенько вводили в заблуждение доверчивых прихожан. Поэтому на сделанное мне предложение я ответил прямо и несколько раздраженно: «Мистер Шоу, я везу вас сейчас к своему другу, который находится на смертном одре. И я делаю это с той целью, чтобы вы убедили его в том, что Спаситель простит ему все за искреннее раскаяние в совершенных грехах. Именно для этого я пришел за вами, и ни для чего иного. Я не отдам вам никаких бумаг, а если вы заявите об их существовании, я буду все отрицать и скажу, что это лишь ваши измышления. Если у вас какие-то иные цели и вы едете не для того, чтобы принести утешение, которое дает религия умирающему человеку, то я сейчас же разверну коляску и мы поедем обратно».
Заявляя это, я чувствовал свою правоту, так как еще до этого случая мне стало известно, что мой собеседник находился не на самом хорошем счету у епископа и прослыл человеком хитрым, изворотливым и в некотором смысле ненадежным. Как бы то ни было, но после моей речи он угомонился. Однако предположение, что записи Виктора могут хранить секрет его таинственного эксперимента, преследовало меня все эти годы. Поэтому-то я и испытываю такое облегчение, передавая их вам.
Когда мы прибыли на Чейни-Уолк, дверь нам открыл привратник, очень опечаленный. Франкенштейны находились в спальне сына. Виктор умирал. Мы с Саймоном Шоу поднялись наверх. Я не мог находиться в комнате, где родители провожали в последний путь своего сына, и потому спустился вниз. Бедный Виктор, как мне потом сказали, умер вскоре после моего ухода. Мать держала его за одну руку, мистер Шоу — за другую. Священник говорил Виктору о милости Божией и о всепрощении. Тот не смог ответить, а только сжал руку священника и после этого умер. Но раскаялся ли он в самом деле — никто не знает.
После того как я, не помня себя, спустился вниз по ступеням лестницы, а наверху свершилась эта финальная сцена прощания, я так и оставался в гостиной, охваченный тяжелыми мыслями. Я стоял, прижавшись лбом к заледеневшей раме длинного окна. Два охранника до сих пор находились на своих местах и по-прежнему играли в карты. И вдруг нечто непонятное, какие-то странные тени привлекли мое внимание. В свете луны на покрытой снегом лужайке, ярдах в двухстах от меня, две темные фигуры резвились в радостном танце. Одна — огромная, уродливая, прихрамывающая, в длинном, развевавшемся на ветру черном пальто, а вторая — грациозная, порхающая, как птичка. Они плясали среди снега и льда, приседая и скользя, резвясь и подпрыгивая, создавая невиданный танец, фигуры которого известны были только им одним. Даже он, при полном отсутствии грации, демонстрировал удивительную неуклюжую резвость. Танцевавшие были поглощены друг другом.
Я видел Марию (ибо понимал, что это была она), видел, как она подняла руки над головой и, кружась, упала в объятия своего жениха. Затем он выпустил ее — и она, окутываемая ветром, вновь закружилась на белом ковре этой бальной залы. Танец продолжался, их ноги рисовали темные узоры на заснеженной траве. Я закрыл глаза, решив, что все это мне привиделось. Но не тут-то было: когда я открыл их, то снова увидел двоих влюбленных. Их танец-ухаживание становился все более диким, он превращался в шутовское топанье с причудливыми телодвижениями. Эти двое стали кружиться, все сильнее и сильнее, держась за вытянутые руки, а под конец застыли в долгих объятиях. Затем, оторвавшись друг от друга, они взялись за руки и помчались прочь. Они бежали так, как бегут счастливые дети утром в солнечный день: прочь от дома, в лес, к деревьям, к веселым забавам.
Я думаю, что это случилось в тот самый миг, когда умер Виктор. То был триумфальный танец существ, которым он подарил жизнь.
— Два короля — пара, — услышал я слова одного из охранников.
— Нет уж! Ах, этот проклятый свет! — воскликнул другой.
В этот момент сквозняком задуло свечу. Мы оказались в темной комнате, и только лунный свет лился через окно. Те фигуры, что были на улице, уже исчезли. После них остался только утоптанный снег да пересекавшие лужайку следы их ног.
Я не мог сдвинуться с места от ужаса. Нужно было позвать охранников, которые в это время искали огонь, чтобы зажечь свечу. Но какой теперь в этом смысл? Чтобы найти и схватить сейчас эту пару, понадобится целое подразделение. Я понимал, что теперь, сделав свое дело — то есть покончив с Франкенштейном и воссоединившись друг с другом, — они уйдут подальше от всех. Их создатель мертв. Они нашли друг друга. Больше им не нужен никто.
Я покинул этот горестный дом, никому более не сказав ни слова.
В ту ночь Корделия, которая оказалась смелее меня, приехала сама, несмотря на обледеневшие дороги. Вскоре началась оттепель, и через месяц, когда вернулись светлые дни и весна стала предпринимать первые усилия согреть и развеселить мир, мы поженились. В том же году я дал Корделии прочесть эти страшные записи Виктора. После этого я спросил, как она думает, что мне следует с ними сделать: сохранить ли, передать ли их в другие руки или просто-напросто сжечь? Она сказала, что завещание Виктора вместе с чертежами и формулами следует запереть в безопасное место, где никто бы их не нашел. Так мы и сделали. И вот только теперь, когда я стал разбирать свои дела и взялся разрешить все по совести (хотя надеюсь еще много лет жить и здравствовать), мне вдруг показалось, что настало время решить эту трудную задачу и разобраться с этими материалами.
Однако, милорд, я не могу не добавить к своему рассказу еще один эпизод. Произошел он через несколько лет после описанных мною событий, когда мы с женой отдыхали в Швейцарии. Я и Корделия сидели с Флорой и нашим маленьким сыном на берегу одного из самых красивых в этой стране озер и с удовольствием смотрели на поверхность воды и прекрасный пейзаж, раскинувшийся на другой стороне озера. Там, на берегу, за небольшой зеленой полянкой возвышались высокие сосны — начало леса. День был ясный. Расстояние между нами и другим берегом было всего каких-нибудь две тысячи ярдов. Внезапно жена моя поднялась на ноги и закричала: «Смотри, Джонатан! Что это там?» По самому краю озера, прямо напротив нас, двигались две фигуры. Одна — огромная и неуклюже прихрамывающая, а другая, та, что ближе к нам, — женственная и грациозная. Между ними, держа родителей за руки, шел ребенок, судя по одежде — девочка. А потом все трое исчезли, ушли за сосны, да так быстро, что никто из нас не успел рассмотреть их как следует и потому не мог утверждать, действительно ли там кто-то был или нам все это привиделось. И все же некоторое время мы в ужасе смотрели друг на друга. Жена со страхом спросила меня: «Думаешь, это они?» Но на это я ничего не мог ответить.
