В камине горел огонь, и в комнате было тепло. Кестрель ходила вдоль полок, будто у себя дома. Арин всей душой желал, чтобы так оно и было. По-прежнему стоя спиной к нему, она положила палец на корешок книги и потянула ее на себя.
Потом, будто почувствовав его присутствие, она толкнула книгу обратно и повернулась. Ссадина на ее щеке подсохла и затянулась. Веко еще больше распухло и не открывалось, но второй глаз смотрел на него изучающе. Ее вид потряс Арина сильнее, чем он ожидал.
— Не говори своим людям, за что ты убил Плута, — посоветовала она. — Это никому не понравится.
— Мне все равно, что обо мне подумают. Они должны знать, что случилось.
— Не тебе об этом рассказывать.
В очаге громко затрещало полено.
— Ты права, — согласился Арин, — но не могу же я им солгать.
— Тогда ничего не говори.
— Меня станут спрашивать. Мне придется отвечать перед нашим новым предводителем, хотя я не представляю, кто сможет занять место Плута…
— Ты. Это же очевидно.
Он покачал головой.
Кестрель пожала плечом и снова повернулась к полкам.
— Кестрель, я не о политике пришел поговорить.
Ее рука дрогнула, и она торопливо провела ею по корешкам, надеясь это скрыть.
Арин не знал, что изменилось между ними после прошлой ночи и в какую сторону.
— Прости меня, — сказал он. — За то, что так долго позволял Плуту угрожать тебе. Ты заперта здесь по моей вине. Из-за меня ты оказалась в таком положении. Прости меня, пожалуйста.
Ее пальцы замерли — тонкие, сильные, неподвижные.
Набравшись смелости, Арин коснулся их, и Кестрель впервые не убрала руку.
37
Она оказалась права. Гэррани сразу же признали Арина своим новым предводителем, то ли потому, что всегда им восхищались, то ли потому, что им пришлась по душе жестокость Плута и они решили, будто Арин, расправившись с ним, продемонстрировал еще большую свирепость.
Соображал он уж точно лучше, чем Плут. Земли полуострова постепенно переходили под власть гэррани. Вооруженные отряды захватывали фермы одну за другой. Воды и пищи в городе теперь хватило бы на год осады — по крайней мере, так сказали стражники, чей разговор подслушала Кестрель.
— Как ты вообще надеешься выдержать осаду? — спросила она у Арина как-то раз. В последнее время он редко бывал дома, руководя вылазками за город. Но в этот раз Кестрель довелось обедать с ним с столовой. За столом ей никогда не давали ножа.
По ночам она вспоминала песню Арина. Но днем трудно было отвлечься от печальной правды. Отсутствие ножа. Охрана у всех выходов из дома, даже возле окон первого этажа. Стражники всегда с опаской поглядывали на нее. У Кестрель было два ключа, и это лишь в очередной раз доказывало, что она остается привилегированной пленницей.
Неужели ей так и придется медленно копить ключи, в которых теперь измеряется ее свобода?
А когда отец вернется с войском — она понимала, что это неизбежно, — что тогда? Кестрель представила, как станет предательницей и будет помогать гэррани советами. Нет, она не сможет. Даже при том, что Арин борется за правое дело, даже при том, что Кестрель наконец-то позволила себе это осознать. Она все равно не сможет пойти против отца.
— Какое-то время мы продержимся, — ответил Арин. — Стены у города крепкие. Их ведь валорианцы строили.
— А значит, им известно, как эти стены разрушить.
Арин повертел стакан в руках, задумчиво глядя на воду, которая оставалась на дне.
— Хочешь, поспорим? У меня как раз есть спички. Говорят, из них получаются отличные ставки. — Он улыбнулся.
— Только если играешь в «Зуб и жало».
— Так вот представь: мы играем, и я все поднимаю и поднимаю ставку. Когда она станет слишком высока и страшно будет проиграть, что ты сделаешь? Возможно, откажешься играть дальше. У нас сейчас только одна надежда — показать валорианцам, что за Гэрран придется слишком дорого заплатить. Империя не захочет вести тяжелую длительную осаду, когда ей так нужны войска на востоке. Пусть поймут, что им придется заново отвоевывать каждую ферму, теряя деньги и жизни солдат. В какой-то момент империя просто решит, что оно того не стоит.
Кестрель покачала головой.
— Не решит. За Гэрран император заплатит любую цену.
Арин взглянул на нее, положив руки на стол. У него тоже не было ножа. Кестрель понимала: он не хотел, чтобы она чувствовала, будто ей не доверяют. Но полное отсутствие ножей лишь усиливало это впечатление.
— У тебя пуговица оторвалась, — вдруг сказал Арин.
— Что?
Он протянул руку и прикоснулся к ее рукаву в районе запястья, где виднелся открытый шов. Арин провел кончиком пальца по оборванной нити.
Все мысли вылетели у Кестрель из головы.
— Почему ты не пришьешь новую?
Кестрель немного пришла в себя.
— Глупый вопрос.
— Ты что, не умеешь пришивать пуговицы?
Она промолчала.
— Жди здесь, — велел он.
Вернулся Арин с набором для шитья и пуговицей. Он продел нитку в иголку, зажал ее в зубах и обхватил Кестрель обеими руками за запястье.
Кровь в ее жилах превратилась в вино.
— Вот так пришивают пуговицы, — сказал Арин.
Он взял в руки иголку и воткнул ее в ткань.
— Вот так разжигают огонь.
— Вот так заваривают чай.
Это были короткие уроки, которые Арин преподавал Кестрель раз за разом. За ними прятались нерассказанные истории о том, как Арин всему научился. Когда они подолгу не виделись, Кестрель много думала об этих историях.
Ей пришлось ждать Арина много дней, после того как он пришил ей пуговицу к рукаву. Потом еще неделю после того, как он разжег для нее огонь в библиотеке, и еще дольше — после того, как вручил ей чашку с горячим свежезаваренным чаем. Он уехал сражаться. Так всегда отвечала Сарсин, но куда — не говорила.
Пользуясь новообретенной — пусть и неполной — свободой, Кестрель часто бродила там, где работали слуги. В некоторые комнаты ее не пускали. Например, на кухню. В тот ужасный день, когда Плут заставил ее мыть ему ноги, Кестрель не выгнали, потому что не ожидали увидеть ее. Но теперь, когда все знали, что ей разрешили ходить по дому, эта дверь была для нее закрыта. В кухне было слишком много ножей. Слишком много очагов.
Но ведь камины были и в библиотеке, и в ее покоях, к тому же теперь Кестрель сама могла развести огонь. Почему бы ей не поджечь дом и не сбежать в суматохе, пока его будут тушить?
Однажды она долго разглядывала кайму на шторах в гостиной, до боли стиснув в руке щепки, потом разжала руку: пожар — слишком опасная затея. Она сама может погибнуть. Вот почему Кестрель бросила щепки обратно в ящик у камина, а вовсе не потому, что не нашла в себе сил уничтожить родной дом Арина и опасалась, что гэррани могут сгореть. Но если она сбежит и приведет сюда имперскую армию, разве не погубит всех, кто здесь живет?
