Привычно окинув взглядом видневшийся в конце виноградного туннеля огород, где на идеально ровных и чистых грядках уже начала подниматься первая зелень – редиска, лучок, сельдерей, петрушка, – Федор Лукич прислонил велосипед к обшитой сосновыми дощечками стене веранды, отпер дверь и вошел в прохладные сумерки сеней. Здесь он на секунду задержался, недовольно морща нос, потому что запах застоявшегося табачного дыма и крепкого мужского пота проникал даже сюда, забивая ароматы сохнущего под потолком укропа и березовых веников. "Ну, ничего", – чуть слышно пробормотал он себе под нос, открыл дверь и шагнул через высокий порог.
Его постоялец лежал на кровати в верхней одежде, задрав ноги в вонючих носках на никелированную спинку, и, как обычно, курил, пуская дым в потолок. На табуретке стояла заменявшая пепельницу поллитровая банка. В углу под вешалкой стояло большое оцинкованное ведро, которое заменяло постояльцу туалет. Ведро было плотно закрыто крышкой, но даже в густом табачном дыму чувствовался неприятный запашок.
На постояльце были мятые черные джинсы и майка – тоже черная и мятая, с надписью "Антитеррор" поперек груди; надпись эта, если учесть личность постояльца, выглядела как не вполне уместная шутка. На вид ему было что-то около сорока; он был смугл, черноволос и находился в отличной физической форме, которая, впрочем, становилась хуже с каждым проведенным на продавленной койке Федора Лукича днем. Почти полная неподвижность и отсутствие свежего воздуха в сочетании с лошадиными дозами никотина, марихуаны и бог знает чего еще – такой коктейль способен подорвать даже самое крепкое здоровье.
– А, это ты, – с гортанным кавказским акцентом произнес постоялец и лениво убрал под подушку огромный черный пистолет, до этого направленный Федору Лукичу в живот. – Ну, как водичка?
– Водичка – первый сорт, – хмуро ответил хозяин. – А ты все валяешься?
– А что прикажешь делать? – резонно возразил гость. – На улицу ты меня днем не выпускаешь, а ночью я сплю. По телевизору сплошной Путин пополам с рекламой, женщин нет...
– Женщин ему подавай, – проворчал Федор Лукич, пинком отправляя под кровать стоявшие посреди комнаты потрепанные туфли постояльца. – Какие тебе женщины, когда от тебя воняет на весь дом, как от потного ишака! Ты бы хоть помылся, носки бы постирал, что ли... Баню тебе истопить?
– Баню... – постоялец зевнул, рискуя вывихнуть нижнюю челюсть. – Баню... Вы, русские, помешались на этой своей бане. А носки... Я думаю, что Аллах примет своего воина даже в грязных носках.
– Ты хотя бы при мне этих песен не пой, – отмахнулся Федор Лукич. – Про Аллаха он мне будет рассказывать! Это Аллах тебе велел целыми днями валяться и травой пыхать? Сдохнешь от безделья прямо тут, на этой койке, возись потом с тобой!
– Подумаешь, возня, – усмехнулся гость. Он пребывал в благодушном настроении – видимо, под воздействием очередного "косяка", – и все попытки Федора Лукича его расшевелить разбивались об это ленивое благодушие, как о стену. – Закопаешь ночью в огороде, чтобы далеко не таскать, вот и вся возня. Заодно удобрение получится...
– Да какое из тебя удобрение! На таком удобрении помидор вырастишь, съешь его и окосеешь... Ну, хватит валяться. Вставай, завтракать будем, а заодно и потолкуем.
– А что, есть разговор? – с живым интересом спросил кавказец, отрывая взлохмаченную голову от подушки.
– Есть, как не быть... Ну, вставай, вставай, а то скоро пролежни будут!
Постоялец спустил ноги с кровати, нашарил ими туфли, встал и потянулся, хрустнув суставами. Тем, кто в той или иной степени принимал участие в его делах, он был более известен под псевдонимом Гюрза. Псевдоним этот, на вкус Федора Лукича, звучал чересчур претенциозно, но что возьмешь с восточного человека? Кроме того, это громкое прозвище во многом соответствовало действительности: Асланов был стремителен, непредсказуем и так же смертельно опасен, как настоящая гюрза. Сейчас он, правда, больше смахивал на кормящегося при овощном рынке бомжа, но на то были свои причины: Асланов находился в розыске, только стараниями Федора Лукича он ушел из-под удара и теперь отлеживался у него на даче, дожидаясь, пока все уляжется.
Нарезая толстыми ломтями колбасу и слегка зачерствевший ржаной хлеб, Федор Лукич размышлял: улеглось все или нет? Конечно, Гюрза по-прежнему находится в федеральном, а может, и в международном розыске как опасный террорист и убийца – это была константа, постоянная величина, столь же мало зависящая от усилий Самойлова, как и капризы подмосковной погоды. Но федеральный и даже более серьезный розыск – это всего лишь фотографии в каждом милицейском участке, разосланные по всему свету ориентировки, многочисленные оперативно-разыскные мероприятия, проводимые по преимуществу спустя рукава, для галочки, а то и вовсе остающиеся на бумаге. Другое дело, что существовали конкретные люди, серьезные и компетентные, которые меньше месяца назад так же серьезно и компетентно занимались не проведением каких-то там мероприятий, а охотились на Гюрзу. И по тому, как велась охота, какие при этом использовались приемы, какие задействовались силы, – одним словом, по всему – чувствовалось, что Гюрзе не грозит тюрьма годиков эдак на восемь с полной амнистией в перспективе, его попросту шлепнут и даже не станут оповещать о своей победе широкую общественность. Вот это, по мнению отставного генерала КГБ Федора Лукича Самойлова, следовало учесть, прежде чем Гюрза сможет покинуть его гостеприимный дом.
Кавказец вошел в залитую ярким солнечным светом кухню, едва заметно пошатываясь. С его нижней губы свисал дымящийся окурок, в глазах плавала сонная муть, волосы на голове торчали во все стороны слипшимися космами, а недавно сбритая в целях конспирации смоляная борода опять дала дружные всходы. За поясом джинсов торчал огромный автоматический пистолет заграничного производства.
"Вот народ, – подумал Самойлов, ловко очищая и разделывая сырую луковицу. – У них даже волосы того же цвета, что и ружейные стволы. Ей-богу, это неспроста! Может, Господь для того и выпустил их на грешную землю, чтобы они служили оружием в руках умных людей? А что? Своего-то ума у них, считай, и нету – так, кот наплакал, воробей нагадил... Убивать они любят – для того и созданы, затем и живут, – но толку от них, как от любого оружия, мало, если хороший стрелок не направит их в цель".
Делиться своими мыслями с Гюрзой он, разумеется, не стал – эта двуногая бомба всегда была готова рвануть от любого прикосновения, от неосторожно сказанного слова.
– Сейчас я тебе кофе сварю, – сказал Федор Лукич, разрезая луковицу.
– Кофе? – удивился Гюрза. – Кофе – это хорошо! Раз кофе – значит, разговор по делу.
– По делу, по делу, – сказал Федор Лукич, выливая в маленькую кастрюльку кружку воды из ведра и засыпая туда три полные чайные ложки молотого кофе.
Зажег под кастрюлькой газ. Огонек был слабенький, пугливый, готовый погаснуть от первого же дуновения. "На месяц баллона не хватило, – сердито подумал Самойлов. – От этого дармоеда одни убытки – газ, электричество, жратва, сигареты, травка... И чего, спрашивается, они своим происхождением кичатся? Посмотреть на него – свинья и свинья. Такая же, как все, а может, еще и хуже. Ничего, приятель, – мысленно обратился он к Гюрзе, – за постой ты мне сполна отработаешь..."
