Немецкая грамматика вдохновила Твена на написание его знаменитой «Повести о рыбачке и его горестной судьбе», которую он как бы буквально перевел с немецкого[275]. Она начинается так[276]:
Хмурый, пасмурный День! Прислушайтесь к Плеску Дождя и барабанному Дроби Града, – а Снег, взгляните, как реют ее Хлопья и какой Грязь кругом! Люди вязнут по Колено. Бедное Рыбачка застряло в непролазном Тине, Корзина с Рыбой выпал у него из Рук; стараясь поймать увертливых Тварей, оно укололо Пальцы об острую Чешую; одна Чешуйка попала ему даже в Глаз, и оно не может вытащить ее оттуда. Тщетно разевает оно Рот, призывая на Помощь, Крики его тонут в яростной Вое Шторма. А тут откуда ни возьмись – Кот, хватает большого Рыбу и, видимо, хочет с ним скрыться. Но нет! Она только откусила Плавник и держит ее во Рту, – уж не собирается ли она проглотить ее? Но нет, храбрый рыбачкин Собачка оставляет своих Щенков, спасает Плавник и тут же съедает ее в Награду за свой Подвиг. О ужас! Молния ударил в рыбачкин Корзину и зажег его. Посмотрите, как Пламя лижет рыбачкину Собственность своим яростным пурпурным Языком; а сейчас она бросается на беспомощный рыбачкин Ногу и сжигает его дотла, кроме большую Палец, хотя та порядком обгорела. Но все еще развеваются его ненасытные Языки; они бросаются на рыбачкину Бедро и пожирают ее; бросаются на рыбачкину Руку и пожирают его; бросаются на его нищенскую Платье и пожирают ее; бросаются на рыбачкино Тело и пожирают его; обвиваются вокруг Сердца – и оно опалено; обвивает Шею – и он опален; обвивают Подбородок – и оно опалено; обвивают Нос – и она опалена. Еще Минута, и, если не подоспеет Помощь, Рыбачке Конец…
Дело в том, что для немцев это все даже отдаленно не смешно. Это на самом деле так естественно, что переводчикам на немецкий приходится потрудиться, чтобы передать юмор, содержащийся в этом пассаже. Один переводчик решил проблему, заменив историю на другую, которую он назвал Sehen Sie den Tisch, es ist grün – буквально «Посмотрите на стол, оно зеленое». Если вы находите, что чувство юмора вам отказало, вспомните, что на самом деле по-немецки надо сказать: «Посмотрите на стол, он зеленый». Твен был уверен, что в немецкой системе родов есть что-то особо развратное и среди всех языков немецкий необыкновенно и преувеличенно иррационален. Но эта уверенность основывалась на незнании, потому что если что и необычно, так это английский с его отсутствием иррациональной системы родов. И на этом месте я должен заявить о конфликте интересов, потому что мой родной язык, иврит, относит неодушевленные объекты к женскому и мужскому роду точно так же бессистемно, как немецкий, французский, испанский или русский. Когда я вхожу в дом (м. р.), дверь (ж. р.) открывается в комнату (м. р.) с ковром (м. р., будь он хоть розовенький), столом (м. р.) и книжными полками (ж. р.), уставленными книгами (м. р.). Из окна (м. р.) я вижу деревья (м. р.), а на них птиц (ж. р., независимо от случайностей их анатомии). Если бы я знал больше об орнитологии (ж. р.), то мог бы, глядя на каждую птицу, сказать, какого она биологического пола. Я бы показал на нее и объяснил менее просвещенным: «Вы можете определить, что она самец, по этому красному пятну у нее на грудке и еще по тому, что она крупнее, чем самки». И я не почувствовал бы в этом ничего даже отдаленно странного.
Блуждающая категория рода не приурочена к Европе и бассейну Средиземного моря. Даже наоборот, чем дальше в лес, тем больше родов в языках и тем шире диапазон беспорядочных разделений слов по ним. И вряд ли хоть один такой язык упустит эту прекрасную возможность. В австралийском языке дирбал слово «вода» относится к женскому роду, но в другом туземном языке, маяли, вода относится к растительному роду. Этот растительно-овощной род соседнего языка курр-кони включает в себя слово «эрриплен» – «аэроплан». В африканском языке суппире род для «больших вещей» включает, как и следовало ожидать, всех крупных животных: лошадей, жирафов, бегемотов и так далее. Всех? Ну, почти: одно животное не сочли достаточно большим, чтобы туда включить, и вместо этого причислили к человеческому роду – это слон. Проблема не в том, где найти еще примеры, а в том, чтобы вовремя остановиться.
* * *
Почему нелогичные категории рода развиваются в столь многих языках?[277] Мы мало знаем о младенчестве родовых систем, потому что в большинстве языков происхождение родовых показателей полностью окутано мраком[278]. Но те крохи информации, которыми мы все-таки располагаем, делают вездесущую иррациональность зрелых категорий рода особенно странной, потому что, судя по всему, вначале категория рода была совершенно логичной. В некоторых языках, особенно в Африке, показатель женского рода выглядит как стяженная форма самого слова «женщина», а показатель неодушевленного рода напоминает слово «вещь». Подобно же растительный родовой показатель в некоторых австралийских языках довольно похож на слово… «растение». Следовательно, здравый смысл подсказывает, что гендерные маркеры явились к жизни как родовые существительные, такие как «женщина», «мужчина», «вещь» или «растение». А если так, то кажется правдоподобным, что они исходно применялись только к женщинам, мужчинам, вещам и растениям соответственно. Но со временем родовые показатели могли распространиться на существительные за пределами их исходной нормы, и через серию таких выплесков система родов быстро вышла из строя. В курр-кони, например, овощной род стал включать в себя существительное «аэроплан» совершенно естественным образом: исходный «овощной» родовой показатель сначала должен был расшириться в общем до растений, а потом до всех деревянных предметов. Поскольку каноэ делают из дерева, следующим естественным шагом было тоже включить их в овощной род. Поскольку каноэ оказались для носителей курр-кони главным транспортом, овощной род расширился до включения в себя транспортных средств вообще. И вот так, когда заимствованное слово «эрриплен» вошло в язык, оно довольно естественно было отнесено к растительному, то есть овощному, роду. Каждый шаг в этой цепочке был естественным и в своем локальном контексте имел смысл. Но конечный результат кажется совершенно случайным.
