…музыка слышалась так глубоко, Что не слышалась вовсе; ты сам – музыка, Пока музыка длится.
Вопросов насчет музыки и эмоций остается множество. Дерик Кук в замечательной книге «Язык музыки» (The Language of Music) говорит, например, о музыкальном вокабулярии и объясняет, какими сочетаниями звуков композиторы наверняка добиваются нужного эффекта. Но почему так происходит? Неужели мы отзываемся на малую септиму унынием, на большую – «яростным желанием», а на малую секунду – «безнадежной тоской», потому что привыкли именно так реагировать на эти музыкальные интервалы? Или это связано с какими-то более сложными явлениями в нашей природе? В «Тристане и Изольде» Вагнера вы услышите сначала сдерживаемые, затем нарастающие, подавляющие эмоции, сила которых может привести к помрачению рассудка. Желания переполняют музыку, выступают, как мениск над налитым до краев стаканом вина. Вагнер так писал о своем произведении:
…Сказание о бесконечной тоске, влечении, блаженстве и обреченности любви; мир, власть, слава, честь, рыцарство, верность и дружба – все сметено, как призрачные мечты; лишь одно еще существует – влечение, влечение неутолимое, голодная тоска, мучительное вечное обновление как таковое; одно-единственное искупление – смерть, прекращение всего, сон без пробуждения.
Зададимся вместе с Куком еще одним вопросом: если трансформировать музыку в эмоции, то сколь близки эти эмоции будут к эмоциям Бетховена в ходе творчества? Ответ может быть лишь один – насколько эмоции одного человека могут быть схожи с эмоциями другого. И поскольку никто из нас не Бетховен, слушая ликующую «Gloria» из его «Торжественной мессы», мы радуемся, но, вероятнее всего, не так страстно, как автор, когда сочинял музыку. Полагаю, наше восхищение творчеством в любой области в значительной степени определяется тем, насколько важно было автору поделиться с миром своим произведением (или навязать его миру). Бетховен, сочиняя «Gloria», испытывал вулканическое, достигающее небес ликование, но вместо того, чтобы приплясывать по комнате, он «ощущал крайнюю необходимость переплавить ее в непреходящую, компактную, транспортабельную и воспроизводимую энергетическую форму, – писал об этом Кук, – в музыкальный призыв к радости, который весь мир сможет не только услышать, но и слушать снова и снова, когда автора уже не станет». Записанные им ноты «всего лишь всегда были и всегда будут приказом от Бетховена провозгласить его вековечный призыв к радости, к которому приложен набор инструкций о том, как это сделать». Говоря, что художники живут в своем творении, мы обычно имеем в виду дороги эмоций, ведущие их по жизни, их уникальные настроения и привязанности, но прежде всего – их чувства. Пусть Бетховен умер, но его ощущение жизни в тот момент всегда живет в нотах, написанных им тогда.
А может, музыка – это язык?
Музыка ведет с нами столь важный разговор, что многие музыканты и музыковеды считают, что она может быть настоящим языком, сложившимся одновременно с речью. Один психолог из Гарварда уверен, что музыка – это область умственной деятельности, дарование вроде литературного или математического, с которым человек попросту рождается. Исследуя музыкантов, имеющих повреждения мозга, он установил, что музыкальные способности локализованы в правой лобной области мозга. В сходном эксперименте исследователи Медицинского института Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе сначала давали добровольцам читать рассказ о Шерлоке Холмсе, потом – слушать музыку и отслеживали с помощью томографа их мозговую активность. Чтение возбуждало левое полушарие, а музыка – правое. Но знание о том, где размещается любовь к музыке, не объясняет того, откуда берется эта страсть. Во все времена, по всей Земле люди сочиняли и слушали музыку – и будут делать это всегда. Но как же зародилось это пристрастие? Почему людей тянет сочинять музыку? Почему у разных культур она так различна? Почему многим для жизни просто необходим кокон из организованных звуков? Почему нам важна возможность в любой момент прикоснуться к музыке? Если она развивалась наряду с языками речи, то как она эволюционировала? Какова ее ценность для выживания вида? Музыка выразительна, с этим охотно согласится любой, кто слушал величественную симфонию или, допустим, оперу Вагнера, – но что именно она выражает? Как мы придаем музыкальному произведению конкретный смысл? Почему музыка имеет смысл даже для людей, не играющих ни на одном инструменте и даже уверяющих, что не имеют музыкального слуха, для людей, которых нельзя считать «музыкальными»? И главное – как удается понимать язык музыки, не изучая его? На сегодня самым убедительным кажется такой ответ на последний вопрос: как способность улыбаться или аналитическое мышление, это исключительно наследственное свойство. Когда-то в прошлом было довольно важно то, что каждый, кто рождался на свет, – бенгалец, эскимос, кечуа, слепой, или левша, или веснушчатый, – не просто мог складывать музыку – музыка требовалась ему для придания жизни особого смысла. Современные дети восприимчивы к музыке, и, когда младенец обучается ходить, он уже может петь песни и даже сочинять их. Музыке в известной степени тоже обучаются. Китайские дети учатся любить музыку с маленькими интервалами и едва заметными изменениями тона, детей на Ямайке приучают ценить синкопированные баллады, а африканских детей – музыку с быстрыми, замысловатыми ритмами. Музыкальные предпочтения человека могут складываться спонтанно. Поколения склонны к самоидентификации через музыку, отличающуюся от той, что нравилась родителям, которые обычно говорят, что новая музыка – это шум, оскорбление вкуса, пустая трата времени и что она не имеет никакого отношения к искусству. Когда появился вальс, его сочли непристойным[87]. Как же: этот танец заставляет мужчину и женщину крепко цепляться друг за друга в быстром движении, от которого развеваются волосы, вздымаются юбки, и бедра партнеров движутся в унисон. То же самое относится к музыкальному стилю свинг, который старшие поколения считали варварским, однообразным или попросту дурацким. А как еще они могли относиться к стихам типа: «Наверно, ты из желе – ведь джем так не трясется»? А потом возникло танго с вкрадчивым, провокационным ритмом и вызывающей сексуальностью па, в которых женщина обвивает ногу партнера своей ногой, как будто он дерево, а она лиана ванильной орхидеи. Этот чувственный хаос обычно сопровождают столь же чувственные, агрессивные и подчеркнуто надрывные слова. Вот для примера текст типичного аргентинского танго, позаимствованный из книги Филипа Гамбургера «Необычный мир» (Curious World):
Всю жизнь я был добрым другом всем и каждому. Я раздал все, что имел, и остался один; я кашляю кровью в грязной каморке в жалких трущобах. Меня все забыли, кроме любимой матери. Увы, теперь я понимаю, насколько жесток был с нею. Теперь, на пороге смерти, я понял, как люблю ее. Оказалось, что я никому не нужен, кроме нее.
Современная научная фантастика говорит, что музыка как эсперанто Вселенной может оказаться языком, общим даже для совершенно непохожих друг на друга видов. Наверно, лучший тому пример – кинофильм «Близкие контакты третьей степени» (1977). Визитной карточкой служит аккорд из пяти нот, построенный на математическом расчете. Эта идея восходит к глубокой древности, к грекам и их понятию музыки сфер. Связь между математикой и музыкой прослеживалась издавна, поэтому многие ученые глубоко привязаны к музыке, особенно к таким композиторам, как Бах. Композитор Бородин был в первую очередь ученым-химиком; он изобрел метод получения фторорганических соединений. Именно благодаря его трудам мы получили в свое распоряжение тефлон, фреон и различные аэрозоли. А сочинение музыки было для него хобби. В Национальной ускорительной лаборатории имени Энрико Ферми в Иллинойсе помимо лабораторных помещений и офисов есть и концертный зал. Несколько западногерманских физиков изучают связи музыкальной композиции с математикой фракталов. Почему музыка математична? Потому что, как установил еще в V веке до н. э. Пифагор Самосский, ноты можно точно измерить вибрацией струн, а интервалы между нотами записать как пропорции. Конечно, люди поют то, что им нравится; петь нотами никому в голову не придет. Откровение о том, что математика тайно определяет красоту музыки, может показаться еще одним бесспорным доказательством мнения склонных к математичности древних греков о том, что Вселенная – это упорядоченная, логичная, познаваемая система. Греки играли или пели свои гаммы по нисходящей, от высоких к низким тонам. Это изменилось с появлением христианства и григорианского распева; думаю, что причиной оказалось проповедуемое религией духовное стремление к горним высотам. Научная фантастика доказывает, что, если музыка подчиняется законам математики, она должна быть едина для всей Вселенной. Не утруждайтесь отправкой в космос словесных посланий – пошлите фугу. Для верности пошлите и то и другое. На «Вояджере-1», отправленном в космос в 1977 году и несущем инопланетянам, буде они попадутся, послания самых разных видов, имеются записи многочисленных земных звуков и земной музыки, а также инструкция о том, как воспроизвести записи.
