Боль в голове становится все настойчивей. И начинается боль в боку, как у бегуна. Надо спросить, нет ли у кого анальгетика. Но это глупо. Если это мистическая боль, то хрена лекарства от нее помогут.
– Болит, да?
Она смотрит на меня озабоченно. Видимо, я не просек, что тру глаза.
– Все в порядке.
– Надо заманить его сюда, и побыстрее. – Она доходит до перил и возвращается. – Как ты собираешься заполучить его? Скажи мне.
– Собираюсь сделать то, чего ты всегда хотела, – говорю.
Через секунду до нее доходит. Если можно выглядеть одновременно уязвленным и благодарным, то лицо у нее именно такое.
– Не горячись так. Я собираюсь убить тебя совсем немножко. Это будет скорее ритуальное кровопролитие.
Она хмурится:
– А это сработает?
– Учитывая все эти дополнительные призывающие чары, созревающие на кухне, думаю, да. Он поплывет сюда по воздуху, как мультяшный пес на запах тележки с хот-догами.
– Это ослабит меня.
– Насколько?
– Не знаю.
Черт. По правде сказать, я и сам не знаю. Не хочу навредить ей. Но кровь – это ключ. Поток энергии, текущий по моему клинку фиг знает куда, должен привлечь его, подобно вою главного самца в волчьей стае. Закрываю глаза. Куча всего может пойти наперекосяк, но слишком поздно передумывать.
Боль между глаз заставляет часто моргать. Мешает сосредоточиться. Я даже не уверен, что буду в состоянии нанести удар, если подготовка затянется.
– Кассио. Я боюсь за тебя.
Хихикаю:
– Наверное, это мудро.
Крепко зажмуриваюсь. Это даже не колющая боль. Та была бы лучше, накатывала и отступала, чтобы я успевал прийти в себя между приступами. А эта постоянная и сводит с ума. Облегчения нет.
Щеки моей касается нечто прохладное. Мягкие пальцы проскальзывают в волосы у меня на висках, отодвигая их. Затем я чувствую, как она нежно-нежно проводит ими мне по губам. Открываю глаза и смотрю ей прямо в глаза. Затем закрываю обратно и целую ее.
Когда это кончается – а оно кончается не сразу, – мы прислоняемся к дому, упираясь друг в друга лбами. Мои ладони по-прежнему лежат у нее на пояснице. Она по-прежнему гладит мои виски.
– Вот уж не думала, что доведется, – шепчет она.
– Я тоже. Я думал, я тебя убью.
Анна ухмыляется. Она думает, ничего не изменилось. Она ошибается. Всё изменилось. Всё, с тех пор как я приехал в этот город. И теперь я знаю, что мне суждено было приехать сюда. В тот миг, когда я услышал ее историю – связь, которую я тогда ощутил, интерес, – все имело цель.
Я не боюсь. Несмотря на жгучую боль между глаз и знание, что за мной идет нечто, способное легко вырвать мне селезенку и лопнуть ее как водяной шарик, я не боюсь. Она со мной. Она моя цель, и мы спасем друг друга. Мы всех спасем. А потом я собираюсь убедить ее, что ей суждено остаться здесь. Со мной.
В доме брякает. Наверное, мама что-то уронила на кухне. Делов-то, но Анна подскакивает и отстраняется. Сгибаюсь набок и морщусь. По-моему, этот обеат начал выковыривать мне селезенку заранее. Кстати, а где у нас селезенка?
– Кас! – ахает Анна и бросается ко мне, чтобы я мог на нее опереться.
– Не уходи, – говорю.
– Я никуда и не ухожу.
– Никогда не уходи, – дразню я ее, и она делает такое лицо, словно раздумывает, не придушить ли меня.
Она снова целует меня, и я не отпускаю ее губы; она начинает извиваться, пытаясь одновременно засмеяться и остаться серьезной.
– Давай просто сосредоточимся на «сейчас».
Сосредотачиваюсь на «сейчас». Но то, что она снова меня поцеловала, занимает меня куда больше.
Приготовления закончены. Я лежу на спине на укрытом чехлом диване, прижимая ко лбу чуть теплую бутылку с минералкой. Глаза у меня закрыты. Этот мир в темноте гораздо лучше.
Морвран опробовал очередные то ли защитные, то ли отражающие чары, но они сработали далеко не так хорошо, как первые. Он бормотал заклинания и высекал искру кремнем, рассыпая прикольные фейерверки, затем помазал мне лицо и грудь чем-то черным и пепельным, пахло серой. Боль в боку уменьшилась и перестала взбираться выше по грудной клетке. Головная боль уменьшилась до умеренной пульсации, но все равно достает. Вид у Морврана обеспокоенный, он явно разочарован результатом. Он сказал, что сработало бы лучше, будь у него свежая куриная кровь. Мне, конечно, больно, но я рад, что у него не оказалось доступа к живым курам. Вот это было бы зрелище.
Я помню, как обеат говорил: мол, у меня мозг через уши вытечет. Надеюсь, это он не буквально.
Мама сидит на кушетке у моих ног и рассеянно гладит меня по голени. Ей по-прежнему хочется убежать. Все ее материнские инстинкты велят ей схватить меня в охапку и бежать. Но она не просто мама. Она моя мама. Поэтому она сидит тут, готовая сражаться со мной плечом к плечу.
– Мне жаль, что так вышло с твоим котом, – говорю я.
– Это был наш кот, – отвечает она. – Мне тоже жаль.
– Он пытался нас предупредить. Мне следовало прислушиваться к этой меховой заднице. – Опускаю бутылку с водой. – Мне правда жаль, мам. Я буду по нему скучать.
Она кивает.
– Я хочу, чтобы ты ушла наверх до того, как начнется, – говорю я.
Опять кивает. Она знает, что я не смогу сосредоточиться, если буду беспокоиться за нее.
– Почему ты мне не говорил? – спрашивает она. – Про то, что изучал его все эти годы? Что планировал пуститься по его следу?
– Я не хотел тебя волновать, – отвечаю. Ну и глупость. – Видишь, как хорошо все обернулось?
Она убирает мне волосы с лица. Терпеть не может, что они все время спадают мне на глаза. Она приглядывается ко мне, и на лице у нее проступает напряженная озабоченность.
– Что? – спрашиваю я.
– У тебя глаза желтые. – Кажется, она сейчас опять заплачет. Слышу, как в другой комнате ругается Морвран. – Это печень, – мягко говорит мама. – А может, и почки. Они не справляются.
Что ж, это объясняет ощущение разжижения в боку.
Мы в гостиной одни. Все остальные как бы расползлись по своим углам. Полагаю, каждый о чем-то думает, может, молится. Надеюсь, Томас и Кармель целуются в чулане. Глаз улавливает электрическую вспышку снаружи.
– Не поздновато ли для молний в такое время года? – спрашиваю я.
Морвран отзывается из кухонных дверей:
– Это не просто молния. По-моему, наш малыш накапливает энергию.
– Надо заняться призывающими чарами, – говорит мама.
– Пойду схожу за Томасом.
Сковыриваю себя с дивана и бесшумно поднимаюсь по лестнице. Наверху слышу доносящийся из старой гостиной голос Кармель.
