Книга Тропами ада - Людвиг Павельчик

" Моя золотая Гудрун!

Постигшие тебя переживания, должно быть, несколько выбили тебя из колеи, ибо потеря близких всегда несет с собой определенные проблемы и требования, которым мы должны порой следовать в независимости от того, хотим мы этого или нет. Ты отлично знаешь, что мне это известно, как никому и рискну предположить, что мое горе, которому ты по иронии судьбы в немалой степени поспособствовала, далось мне не менее тяжело.

Как ты, несомненно, уже начинаешь догадываться, именно упомянутое выше обстоятельство твоей причастности (как и причастности твоих неразумных товарок) к смерти Роберта сподвигло меня на некоторые поступки, последствия которых тебя сейчас мучают, и дало мне моральное право на это.

После того, как вы убили его, ты, бывая у меня и говоря со мной, ни единого разу ни словом не обмолвилась об этом происшествии, хотя я, признаться, ждала твоего раскаяния и была почти готова принять его. Ты же вела себя как ни в чем не бывало, и впоследствии, когда я вновь открыла двери своего дома для всей округи, даже привела ко мне трех остальных преступниц, полагая, видимо, что ваши довольные лица приносят мне радость после того, как вы упрятали в могилу моего Роберта. Вы наслаждались жизнью, используя мое гостеприимство как нечто призванное служить вам и само собой разумеющееся, нимало не беспокоясь о том,что я думаю по этому поводу.

Посему и случилось то, что случилось. Я прекрасно знала, что тела будут найдены собаками – не важно какими – покрытыми шерстью или в человеческом обличье, и вчера, будучи инкогнито на похоронах, искренне наслаждалась диким воем двух твоих подруг-наездниц, так и не сумевших оседлать жизнь. Твои же отрешенность и кажущееся самообладание не сбили меня с толку – я знала, что тем больнее тебе было…

Полагаю, впрочем, что драма только-только начата и в следующем действии главная роль принадлежит тебе.

Итак, я дома и жду тебя. Смею лишь заверить, что страха и отчаяния в моих глазах ты найдешь не более, чем обычно.

Твоя навеки Патриция"

Я окончил читать и задумался. В этом письме было все – отчаяние, боль, решимость и какая-то непередаваемая грация. Не было в нем лишь одного – признаков психического недуга. Не оставляло сомнений, что Патриция прекрасно отдавала себе отчет в своих поступках и их возможных последствиях, а слабые намеки на суицидальность лишь подчеркивали неординарность ее натуры, в которой я уже и без того был абсолютно убежден.

Гораздо больше опасений доставлял себе я сам, вернее, мое собственное психическое состояние. Мало того, что я, фактически, сплю с призраком и воспринимаю это как нечто само собой разумеющееся, я еще и не в состоянии проникнуться чудовищностью деяний моей пассии и осудить их, как сделал бы на моем месте любой нормальный человек. Странно, но моя преданность моей Даме в сером после того, как я узнал правду, не только не убавилась, но многократно возросла, словно в ее поступках было нечто, достойное поклонения.

Кстати, очень неплохо было бы услышать конец истории – я, помятуя слова старухи, сунул письмо во внутренний карман и попросил рассказчицу продолжать.

В начале октября, дождливого, как и было предсказано, и достаточно мромозглого, словно ранняя зима уже закидывала удочки, все четверо собрались у Гудрун… К слову сказать, в этой самой комнате, где с той поры практически ничего не изменилось. Мария, Амалия и Литиция по очереди прочли письмо и оценили по достоинству его откровенность, точно так же, как ты сейчас. Раздумывать, впрочем, было не о чем – намерения четырех вдов были ясны и, коротко обговорив детали, они вышли в темноту осеннего вечера, быстро превращающегося в ночь.

Когда взгляды Патриции и Гудрун встретились, из сердца овдовевшей художницы исчезли последние сомнения, ибо на нее смотрел сам дьявол, жалости к которому быть не могло. И тут, по воле судьбы, Гудрун Тапер, урожденная Арсани, совершила самую страшную в своей жизни ошибку – ошибку куда более весомую, чем та, когда она стала свидетельницей убийства…

Я говорила тебе про медальон, "случайно" найденный Патрицией и призванный, по словам молодой Рауфф, обеспечить "бессмертие их любви и вечное единение". Понимая, что сиерти не избежать, а может быть, даже стремясь к ней, Патриция сняла медальон с шеи и протянула его Гудрун, в "последнем слове" попросив ту собственноручно передать его Роберту, когда тот вернется. Несмотря на то, что эти слова выглядели полным бредом, а может быть, именно поэтому, Гудрун обещала бывшей подруге исполнить ее пожелание, не придав этому, разумеется, никакого значения по причине явной несуразности просьбы.

После чего Патриция была казнена. Казнена безобразно и жутко – четырьмя ненавидящими ее фуриями, проклявшими самое ее существование и без малейшего колебания приведшими свой приговор в исполнение. Что символично, произошло это на том самом камне у реки, где и все предыдущие, учиненные ею самой, убийства. У самого этого камня она и была похоронена, вернее, сброшена в наспех вырытую яму и завалена землей – участь, которой она сама когда-то подвергла тела своих жертв, с той лишь разницей, что ее яма была не в пример глубже, дабы ее обитательница не могла быть обнаруженной ни людьми, ни животными.

В последний момент, опомнившись, Гудрун бросила в яму и медальон, который буквально жег ей руки, пожалев, что допустила секундную слабость и дала глупое обещание монстру. Но это, к сожалению, уже не могло ничего изменить, ибо слова порой не столь безобидны, как кажется, и произнесенное когда-то обещание совсем не легко аннулировать – оно уже суть звено, намертво впаянное в цепь истории, смелый штрих широкой кисти, изменивший ее облик…