Зал был набит битком. В темноте белыми пятнами выделялись лица зрителей. Занавес опустился, зажгли свет. Стало сразу очень шумно. Они с трудом протиснулись к своим местам, заказали абсент и коньяк. Жан чувствовал себя великолепно в этой толпе среди общего веселья. Снова взвился занавес, на сцене появилась танцовщица. Рука Жана со стаканом невольно опустилась. Это была Аннет. Она танцевала знаменитый «Танец лебедя», прославленный Павловой.
— Эти дураки не умеют играть Сен-Санса, — пробормотал Приналев. Он взглядом искал сочувствия у своего собеседника.
Жан не видел никого и ничего, кроме Аннет. Он видел ее такой, какой она была два-три года тому назад, когда он жил в своей маленькой комнатке в Вене. Ему вдруг сделалось не по себе. Прошло столько времени, с тех пор… Ах, как она хороша! Те же золотистые волосы, правильные черты лица, но что-то изменилось, — она стала еще красивее!
Публика неистово зааплодировала. Он посмотрел в программу: «Анна Мюллер, прима-балерина австрийского балета». Аннет раскланивалась публике. Занавес опустился.
— Она должна выйти еще раз, должна! — повторил он вслух, сжимая программу.
— Что с тобой? — спросил Приналев.
Оркестр заиграл снова. На эстраде опять появилась Аннет. Как сквозь туман Жан видел, что на ней было необыкновенное платье, — дерзкое сочетание пурпурного, зеленого и синего цветов; оно было перевязано шарфом, сотканным из драгоценных камней. Он видел плавные движения ее рук. Ее белая грудь высоко вздымалась. Глухой вздох, почти крик вырвался из его груди. Вот в ком счастье жизни, той жизни, которую так красочно описывал Приналев. Неясные и таинственные желания вставали в нем; мелькали любовные видения, такие возможные и в то же время такие далекие. Это был извечный порыв мужчины к женщине. Чувство горького стыда за прежние годы овладело им.
Он пришел в себя. Приналев хлопал его по руке.
— У этой девчонки каждый мускул танцует, — одобрительно сказал он.
Жан не мог говорить. Ждала ли она его тогда на вокзале? Он представил себе, как поезд, пыхтя, влетает под стеклянные своды вокзала, и он видит в окне маленькое личико Аннет. У нее была привычка поправлять волосы, когда она нервничала.
Кто-то пел на эстраде веселую песенку. Приналев раскатисто хохотал. Где теперь Аннет? Здесь, где-нибудь около них, в раздевальне, или, может быть, уже ушла.
— Что с тобой? — над самым ухом раздался голос Приналева. — Час тому назад ты… — он не докончил.
Около них остановилась женщина в черной накидке.
— Вы не могли меня тогда встретить? — сказала она по-французски, обращаясь к Жану. — Я ждала на вокзале целый час.
Он вскочил.
— Я — Анни Мюллер, — сказала она, слабо улыбнувшись. — Я вас узнала со сцены.
— Так это вы и есть, так это вы танцевали! — пробасил Приналев. — Да, вы умеете танцевать, черт побери! Для большинства женщин танцы — просто гимнастика, а у вас они вполне ритмичны.
Она засмеялась и привычным жестом поправила волосы.
— О, я натренировалась! — Она бойко говорила по-французски, хотя и с заметным акцентом. — О, что это была за школа в Будапеште! Под конец мне стало казаться, что я сделана из гипса и что от каждого движения у меня трещат суставы. Вот когда я научилась ритму.
Она села на поданный ей Жаном стул. Свежий, легкий аромат духов исходил от нее. Кроме пудры и карандаша для бровей, на ее лице не было никаких следов косметики.
— Да, я наслышалась о ваших успехах! Жану казалось, что в тоне ее голоса звучала насмешка.
— Да, да, — откликнулся он неуклюже. Приналев громко расхохотался.
— А сколько тысяч франков ты получаешь за каждый концерт? Скажи-ка, Жан! На последнем концерте он, наверное, больше устал от оваций, чем от игры. Он выглядит скромником, но не верьте этому. В душе он очень высокого мнения о себе.
— Он всегда был таким, — серьезно сказала Аннет. Жан был теперь убежден, что она над ним смеется. Она повернулась к нему.
— Вы здесь с женой? — От тона ее голоса на него повеяло холодом.
— Да, и с сестрой.
— Ах, с той, что служила в Лондоне?
Она все помнила, на ее губах заиграла улыбка. Мсье Жан теперь стал богат и путешествует со свитой.
В разговор вдруг вмешался Приналев.
— Где вы встречались раньше? — спросил он, переводя взгляд с него на нее.
Она лукаво посмотрела на Жана.
— В переулке, который называется интригой. Приналев теребил пальцами русую бородку.
— Здесь или в Вене? — продолжал он с любопытством, видимо не поняв смысла ее слов.
— Мсье Виктуар очень любил прогуливаться в нем, когда жил в Вене.
Она подобрала спустившуюся накидку:
— Мне надо идти.
Ее глаза остановились на Жане. Ему показалось, что в них промелькнула мимолетная нежность.
— До свиданья, — спокойно сказала она.
Он видел, как она подошла к дверям, затем встал и быстрыми шагами последовал за ней. В фойе к ней подошла пожилая женщина. Жан колебался, готовый уйти. Она услышала звук его шагов на мраморной лестнице.
— Вы тоже уходите? — бросила она через плечо. Жан кивнул головой. К ней быстро подошел молодой человек, одетый с иголочки.
— Я разыскал ваш автомобиль, Анна, — сказал он, — конечно, он ждал у тех дверей.
Аннет поблагодарила его движением головы и стала спускаться по лестнице.
— Скажите ваш адрес, где вы остановились? — с отчаянием в голосе говорил Жан, следуя за ней.
— Вы хотите, чтобы ваша жена зашла ко мне? — спросила она с оттенком горечи.
Посмотрев на него с минуту, она направилась к автомобилю.
Когда Жан вернулся в залу, Приналев не сказал ничего. Только после того как они вышли на улицу, он вдруг спросил:
— Значит, дело зашло далеко?
Жан молчал. Его коробило от этих бесцеремонных вопросов. Почему все так случилось? Сумасшедший! Он вспомнил свою комнатку и Аннет, чистившую медные утюги. Она говорила ему: «Смотри, как они блестят».
Им овладело неприятное чувство, которое у порядочных людей принято называть угрызениями совести. Распростившись с Приналевым, он решил идти домой пешком. Было очень поздно. Бесформенные тени домов покрывали тротуары. Смутные, загадочные звуки нарушали тишину: где-то крикнула женщина, потом раздался выстрел, затем заглушенный стук. Слышен был далекий разговор прохожих; гулко донесся звук колес; через дорогу пробежала кошка. Мраморные здания на Елисейских полях гордо высились в этом безлюдьи. Ни одна человеческая фигура не искажала их архитектурной красоты. Ночной портье подобострастно распахнул перед ним входную дверь.
Войдя в свою комнату, он сел у открытого окна.