Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Федю Широкова он знал с первых дней пребывания в этом доме. Федя тоже любил его, маленького, испуганного детдомом мальчишку, отчаянно жаждущего любви. В какой-то момент времени в постели их стало трое, но Саша был готов ублажать своего кумира любыми способами, лишь бы тому было хорошо. Днем, оставаясь дома, он частенько пускал к себе Федю. Вдвоем им тоже было хорошо. И Саша мечтал, чтобы такая жизнь никогда не кончалась.
Ему было двадцать два, когда он понял, что в мыслях Гоголина появился другой. Однажды он проснулся ночью, как от толчка, и, с нежностью глядя на профиль спящего рядом отца и учителя, вдруг отчетливо понял, что в сердце того нашлось место еще для кого-то, кроме него, Сашеньки.
У него хватило ума не задавать вопросов, а проследить за Гоголиным, чтобы убедиться, что другой юноша действительно есть. Он очень хотел поступить в хороший вуз, чтобы помирить маму и папу, и Гоголин занимался с ним, чтобы тот смог успешно сдать вступительные экзамены. Мальчика звали Мишей. У него было все, чего Саша был лишен с детства: любящая родная семья, бабушка, которая не могла надышаться на внука, а главное, Саша видел, каким взглядом смотрел на него Гоголин, и от этого взгляда у него, Саши, все внутри переворачивалось.
Третий раз в жизни потерять надежду на любовь было для него немыслимо. Идея убить Мишу пришла легко и совсем не испугала. Парень оказался дружелюбным и охотно пошел через пустырь вместе со своим новым товарищем. Когда Саша его задушил, он думал только об одном: теперь Александр Васильевич снова принадлежит только ему.
О том, что его могли видеть, а значит, арестовать, ему даже в голову не приходило. И действительно, ни у одной живой души не возникло вопросов ни к нему, ни к Гоголину. Время шло, ничего не происходило, и спустя год Саша окончательно забыл об этой досадной истории. А еще через два года кошмар повторился.
У Александра Васильевича появился еще один ученик, как две капли воды похожий на юношей кисти Тьюка или Соролья-и-Бастиды. От ревности Саша перестал спать по ночам. В бессильной злобе он смотрел, как меняется лицо Гоголина, когда он готовится к очередному занятию с юным мерзавцем, возомнившим, что он хочет учиться в московском институте, как разглаживаются морщины на лбу, когда он рассматривает его фотографию, собственноручно сделанную на старенький, доставшийся еще от деда фотоаппарат. У Саши не было другого выхода, кроме как убить этого второго, покусившегося на его собственное счастье. И снова он смог вздохнуть полной грудью, потому что теперь между ним и его кумиром снова никто не стоял.
Он видел, что Гоголин тяжело переживает случившееся. Какая-то мысль неотступно терзала его, но он так и не решился заявить в полицию, что знал убитых, и, естественно, даже не подумал заподозрить в чем-то Сашеньку.
Этой осенью ему снова пришлось дважды пойти на убийство. И если в первом случае причиной этого снова были загоревшиеся глаза отца, начавшего занятия с очередным подающим надежды щенком, то второй сюрприз преподнес Федя, Феденька, который тоже запал на какого-то недоноска, вместе с ним лабающего на гитаре. Они были лучше Сашеньки только тем, что моложе. Им было восемнадцать, а ему уже двадцать семь.
Потерять Федю он тоже оказался не готов. Это был его Федя, их с Гоголиным Федя, который имел право принадлежать только им двоим и никому больше. И в этот раз все тоже прошло гладко. Саша чувствовал себя словно заколдованным, невидимым для полицейских орудием возмездия. И возмездие это считал более чем справедливым. У убитых юношей и без Гоголина с Федей было в жизни все, чего Саша был лишен с детства, так что они не имели морального права лишать его людей, которых он любил больше всего на свете.
Когда он понял, что в сердце Гоголина поселился Максим Молодцов, то совершенно озверел. Он физически ощущал, что с каждым днем все безвозвратнее теряет привлекательность в глазах своего идола. Он понимал, что они с Федей больше не возбуждают Гоголина, потому что неотвратимо удаляются от образов, запечатленных на его любимых полотнах. И осознавал, что очередное убийство уже ничего не изменит, но не мог остановиться.
— Если вы полагаете, что я сейчас пожалею этого ублюдка, то очень ошибаетесь, — выслушав эту историю, сказала Лелька. — Все причитания про тяжелое детство, отказ родителей, жизнь в детдоме не могут служить оправданием убийства четырех человек.
— Я вовсе не предлагаю тебе его жалеть, — пожал плечами Бунин. — Просто рассказываю.
— А он вообще как, вменяемый? — спросила Инна.
— Экспертиза показала, что да. Так что спрятаться от суда в «дурке» у него не получится. То есть нервы у него, конечно, расшатаны, и легкие отклонения есть, потому как совсем здоровый человек не убьет четверых молодых людей только за то, что в них вроде бы влюблен его половой партнер, но то, что он вменяем на момент совершения преступлений, это точно. Так что пожизненное ему светит, девушки.
— Если в камере не удавят, — философски заметила Инна. — А если я хоть что-то понимаю в этой жизни, то удавят обязательно.
— А Гоголин что говорит? — спросила Лелька, представив прямые, разделенные ровным пробором длинные волосы, тонкую оправу очков и почувствовав, как к горлу поднимается тошнота.
— Ничего не говорит. Плачет. Он и понятия не имел, что его обожаемый Сашенька на такое способен. Он у меня, конечно, никакой симпатии не вызывает, но смотреть на него жалко. Потерянный весь. Понимает, что и личная жизнь рухнула, и карьера, и репутация.
— А он понимает, что, кроме него, в этом никто не виноват? — довольно агрессивно спросила Лелька.
— Лель, человек не виноват в своих слабостях и сексуальных пристрастиях. Каждый имеет право быть счастливым. И он долгие годы делал все, чтобы его… м-м-м… особенности не сказывались на окружающих. В душе он, конечно, педофил, но ни разу в жизни к несовершеннолетнему не прикоснулся. Это факт. В конце концов, отклонения у его приемного сына вполне могли начаться и без факта совращения. Жизнь ему психику хорошенько поломала.
— Даже слушать не хочу. — Лелька зажала ладошками уши. — Гоголин мерзавец, а этот Сашенька — ублюдок, и все, что с ними происходит, вполне ими заслужено. Мне нет никакого дела до чужой половой жизни. Любой человек имеет право любить, кого хочет, если от этого никому не больно. Я не понимаю однополой любви, но я ее не осуждаю. Все, что происходит между двумя взрослыми людьми по их обоюдному согласию, — их личное дело. Но Гоголин — извращенец. И очень жаль, что его за это не накажут.
— Это в тебе пережитый ужас говорит, — упрямо гнул свое Бунин. — И Широков, и Гоголин-младший совершеннолетние. И писать на него заявление за дела давно минувших дней не будут. И вообще, человеком надо оставаться в любой ситуации. Заслуженное наказание каждый из них и так понесет.
Хлопнула дверь, пришел Максим.
— О, здравствуйте, — вежливо поздоровался он, увидев на кухне гостей. — А Митя не пришел?
— Как дела? — быстро перевела разговор на другую тему Лелька.
— Жесть! — Глаза Максима возбужденно засверкали. — Всем интересно, как меня чуть не убили. Аж язык опух рассказывать. А Гоголя нет, мам. Говорят, что он на больничном и заявление на увольнение написал. Что теперь с олимпиадой делать?
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
