«Я лучше знаю, в чем состоит счастье моих детей».
Мария ФедоровнаВ тот обеденный час за столом вдовствующей императрицы собралось приметное общество. Человек около тридцати. Великие княжны, их фрейлины, любимые Марией Федоровной литераторы, среди которых огромный, как кот-баюн, Крылов, славившийся лукулловским аппетитом. Младшие царевичи, которым воспитатели вечно стучали по пальцам, чтобы те не таскали фрукты и пирожные.
Приехал даже государь об руку с носатым и щуплым принцем Георгом Ольденбургским. Последнего усиленно представляли Екатерине Павловне. Но она морщила коротенький носик и надувала губки-вишенки, пошутив даже, что принца, как и его владения, надо рассматривать в лупу.
Но августейший брат, обычно пятившийся от малейшего отпора – не значит, забывавший свои цели, – вдруг резко возразил, что Ольденбург – прекрасная база на Балтике, где русские корабли давно чувствуют себя как дома. И все запоздало прозрели: значит, будем воевать?
– Но, сын мой, как согласовать это с вашим желанием направиться в Эрфурт, чтобы видеть Бонапарта? – Мария Федоровна часто разыгрывала перед гостями сбитую с толку хлопотливую мать.
Государь устроил у себя на шее салфетку:
– Что ж тут удивительного? Ведь он мой союзник. Пока.
Большего он говорить не хотел, и никто не осмелился бы спросить вслух. Но то, что ветры ощутимо меняются, почувствовали все. Будто в жаркий сентябрьский день сквозь открытые стеклянные двери ворвался порыв холодного морского бриза.
Мария Федоровна распорядилась разливать гостям суп. Подавали два вида – черепаховый и мороженый русский. Летом все предпочитали последний. А Бенкендорф, потянув рукой тугой адъютантский воротничок, возмечтал об окрошке. Подобных вольностей старая императрица не терпела. Она и одеваться-то всем приказывала в придворные платья – даже в будни и даже на даче. Так торжественнее. Двор требует порядка и церемонии.
Александр Христофорович кожей впитал эти представления. А вот дети самой царицы-вдовы заметно тяготились. Девицам хотелось быть без белых плотных перчаток до локтя. Младшим царевичам – расстегнуть тесные мундирчики, в которых они походили на хорошеньких заводных кукол. И даже государь, кажется, предпочел бы явиться к столу без орденской ленты – ведь можно ненароком посадить жирное пятно на голубой муар.
Один принц Георг с любопытством вертел головой во все стороны и был ослеплен блеском двора на выезде.
«Неужели он не понимает, что его похитили? – думал полковник, разглядывая юношу. – Пригласили сюда и вряд ли дадут вернуться». Останься принц дома, и Наполеон найдет способ надавить на крошечный Ольденбург, чтобы тот отказал русским кораблям в базировании. А так, если удастся связать принца браком с любой из княжон, моряки на законном основании станут там не гостями, а хозяевами.
Ах, как умен и безжалостен этот вкрадчивый государь! Такой добрый, такой несчастный, такой красивый!
За столом заговорили об Австрии. Ее положение казалось плачевным.
– Сын мой, неужели вы не откажите помощи нашим старинным союзникам? – взмолилась императрица-мать.
Бенкендорф навострил уши.
– Как? – с ласковой улыбкой отвечал император. – Мы по рукам и ногам связаны войной с турками. Едва помирились со шведами. Наши силы небезграничны.
– Но можно ли упускать такой шанс разгромить Бонапарта? – подала голос воинственная Екатерина Павловна.
– Не сейчас, – рассеянно бросил брат.
– Союз с Австрией можно было бы скрепить выгодным браком, – гнула свое Мария Федоровна. – Император Франц овдовел. У него двенадцать детей, которым нужна мать. И Като могла бы…
В полной тишине было слышно, как государь смеется. Мелодично и очень ехидно.
– Ах, матушка, вы умеете построить самые фантастические конструкции из неподходящих друг другу фигур. Как они не падают? Франц и Като! Я хорошо знаю императора. Он робок, труслив и не блещет умом. Даже рассудком. Когда ездит верхом, боится перейти на рысь. Его лошадь водят под уздцы берейторы. Делать детей – его единственное развлечение. Простите за грубость.
– Зато он прекрасный семьянин, – не унималась Мария Федоровна. – Мне как матери лучше знать, в чем состоит истинное счастье моих детей. Като приучена исполнять долг. Это святое, возвышенное чувство. И только оно способно дать женщине счастье.
Александр Павлович с сомнением посмотрел на сестру.
– Все долги Като оплачиваются из казны, – заметил он. – Даже моральные. Хочу напомнить вам судьбу вашей старшей дочери. В Хофбурге католический двор, там господствуют ханжество и стеснения всякого рода. Бедняжка Сандрин, став супругой наследника, не могла показаться ни на одном праздничном выходе, ибо везде стеной стояли кардиналы в красных рясах. Не допускали ей даже сесть в присутствии католических монархов. Она была хуже последней прачки и зачахла в уединении.
