— А для меня музыка всегда была неотъемлемой частью жизни, — сказала женщина.
— Музыка переплелась с… — Неожиданно на ум ей пришло йилайлское слово, означавшее «образ-цвет», но Саба постаралась перевести его на английский. — С тканью значения.
Она произнесла эти слова и нахмурилась. «Ткань»! Насколько неадекватно прозвучал перевод! Тогда она просвистела-прожужжала йилайлское слово и использовала «вневременную» форму глагола, которую сама не совсем понимала. И все же задуманный ею образ получился более верным.
Профессор услышала, как Эш ахнул.
— Не уверен, что я все понял, — признался он. — Каждое слово по отдельности понимаю, но вот глагол…
— Это часть моего обучения, — объяснила эфиопка и подумала о том, что даже если кто-то их подслушает (а они на всякий случай предполагали, что это так и есть), то вряд ли их разговор кому-то навредит.
А потом она вспомнила о времени, резко села и посмотрела на часы.
— О, я опаздываю, — сказала она. — Но мне очень понравился наш разговор.
— До связи, — отозвался Гордон и отключил рацию.
Саба медленно поднялась, немного походила по комнате, проверила свои силу и координацию. По настоянию напарника она теперь принимала прописанные дозы лекарств. Женщина старалась принимать препараты так, чтобы их действие было наиболее сильным и устойчивым во время занятий. Больше всего ясная голова была нужна, когда музыковед постигала йилайлский язык и все его нюансы.
Профессор надела балахон и вышла из помещения. Помедлила, посмотрела на стену без дверей. Коридор рядом с её комнатой заканчивался тупиком. Эта тупиковая стена её давно интересовала. Во сне она несколько раз видела, как Екатерина без труда проходит сквозь эту стену как призрак.
Порой Екатерина пела старинные песни из детства Сабы. Этих песен русская женщина, конечно, слышать не могла ни разу в жизни: многоголосые эдхо племени дорце; эритрейские песнопения, пришедшие из двухтысячелетней глубины, со времён древнего царства Аксум, и даже песни загадочных афаров, которые отказывались от любого общения с иноземцами.
Чаще всего эфиопка слышала многоголосые эдхо, и эти песни переплетались с непрекращающейся музыкой йилайлского языка. На слух они были совершенно разными, но разум настойчиво указывал на точки соприкосновения.
Саба вздохнула и спустилась к учебной аудитории, где обнаружила Жота. Её наставник, чешуйки которого теперь приняли обычный песочный цвет, расхаживал из угла в угол.
Как обычно, он начал с предисловия.
— У всех народов в головном мозге есть участок, в котором соединяются между собой органы чувств, где зарождаются чувства, — сказал Жот.
Женщина кивнула. Новое направление занятий её немного удивило. Значит, сегодня они не будут работать с компьютером?
— Мы поговорим о зрении, — продолжал Жот, и Мариам в который раз уже показалось, что он читает её мысли. Её даже пугало это странное совпадение в их мышлении, возникающее даже тогда, когда ей самой было трудно понять, что имеет в виду Жот. — Как ваш народ называет участок мозга, где зарождается зрение?
На этот вопрос Саба ответить могла, потому в своё время, пытаясь постичь тайну универсального воздействия музыки на людей, изучала неврологию.
— Зрительная область головного мозга.
— А если в этой области нарушения, то зрение пропадает, верно?
Профессор кивнула.
— Ты понимаешь 00000?
Жот заливистой трелью произнёс очень сложную фразу.
«Зрение отсутствует, но тело подтверждает восприятие?»
Саба озадаченно покачала головой. В висках пульсировала боль, в сознании мелькали цвета и даже вкусы. Она отбросила все это как не имеющее отношения к делу и попыталась ухватить смысл слов, сопровождавших эту смесь ощущений.
— Зрение слепых! — воскликнула она. — Слепые лишены зрения, они не могут видеть, но способны порой оценить форму предметов.
— Верно! Это характерно для всех разумных существ с поражением головного мозга. Но они не доверяют своему восприятию, не верят тому, что воспринимают, и называют это догадками, — продолжал Жот. Таким взволнованным Мариам его ещё никогда не видела.
— Это с ними происходит потому, что они не испытывают чувств, с помощью которых они могли бы проверить верность восприятия.
Саба недолго радовалась тому, что так хорошо поняла учителя.
«Почему мы заговорили о зрении слепых?» — гадала она.
Слабость нахлынула волной, у женщины закружилась голова, и она покачнулась на стуле.
— Ещё совсем немного, — проговорил наставник. Так он впервые выразил сочувствие к её состоянию.
— Прошу прощения, — отозвалась музыковед. — Оказывается, я проголодалась.
Она с вожделением представила себе голубоватый сырный пудинг, который часто подавали в столовой, и у неё заурчало в животе. По тому, как это блюдо действовало на её организм, Мариам предполагала что это белок в чистом виде.
— Поговорим, потом поедим, — сказал Жот. — У твоего народа есть легенды о тех, кто способен видеть будущее? — спросил он.
— Есть. Это случается очень редко, и полагаться на такие предсказания нельзя.
— Не более чем на зрение слепцов, — заметил учитель и вильнул длинным хвостом, накрытым подолом балахона. При этом в сознании музыковеда снова замелькали цвета, головокружение размыло границы поля зрения. Она зажмурилась и сосредоточилась на словах наставника.
— Точно так же мы, живущие во времени, не имеем органа чувств, предназначенного для восприятия времени, и потому никакие ощущения не связывают нас с восприятием времени. Понимаешь?
— Я… Я…
Саба запнулась. Снова навалились слабость и головокружение. Борясь с ним, она открыла глаза. Глаза защипало. У неё снова повысилась температура — так быстро.
— Думай, слушай, ощущай на вкус, — сказал учитель. — А теперь мы поедим.
«Вкус. Поесть».
Казалось, все слова теперь связаны между собой каким-то внутренним значением. Женщина попыталась постичь эту связь, но слабость не позволила, и она с благодарностью последовала за Жотом в столовую, где они сели завтракать вместе с остальными обитателями Дома знаний.
Рассвет посеребрил собирающиеся тучи, когда Росс выбрался из станции подземки, которой пользовались джекки, и побежал трусцой к нурайлскому общежитию. Теперь, когда его приключение закончилось, он чувствовал себя несколько потерянно. Мужчина ощущал волнение оттого, что начал действовать, к нему примешивалось чувство вины. Мердок понимал, что должен был выйти на связь. Жена будет сердиться. И она имела на это полное право.
Однако рациональное отношение к собственной вине не утешало, а перспектива скандала не радовала.
