Мигель Сантана проскользнул под забором, и потому камера на воротах его не заметила. Приближаясь к имению Бренненов, он сливался с длинными тенями. Дорогу он помнил хорошо, как и внутреннее убранство дома. Мало что изменилось, разве только Джош Бреннен понатыкал всюду скрытых видеокамер.
Сантана потянул за ручку боковой двери – оказалось открыто. «Вот дураки», – подумал он про себя. Впрочем, старику свойственно ошибаться, без этого он не может. Пусть щепки летят, кто-нибудь да приберется.
Сантана тихонько прикрыл за собой дверь и направился к центру дома. Каждый шаг его записывался камерами наблюдения. Где-то орал телевизор: гремели выстрелы и взрывы.
Старик, один, сидел в кожаном кресле, положив ноги на подставку, в компании ополовиненной бутылки дорогого виски. Уже засыпая, он смотрел боевичок с Брюсом Уиллисом.
Сантана вошел в комнату и огляделся. Он мог запросто сломать хребет старику и посмотреть, как гаснет жизнь в его глазах. Или обставить все куда красочней: спалить дом дотла, чтобы только пепел остался.
Сантана забрал из обмякшей руки Бреннена стакан. Старик несколько раз сонно моргнул и, выпучившись на незнакомца, захрипел. Откашлялся и произнес:
Бреннен хотел уже встать, однако Сантана грубо толкнул его в грудь. Налил скотча и отдал стакан. Отошел к бару и, налив себе виски, вернулся к Джошу Бреннену.
– Выпьем? – предложил он.
– За тебя… За то, кем ты стал… Отец.
Глава 75
Джош Бреннен будто увидал призрака.
– Где Ричард?
– Разве сторож я брату моему? – рассмеялся Сантана.
– Что ты с ним сделал?
– Отец, с чего ты взял, будто я хоть пальцем трону любимого сына семьи?
– Чего ты хочешь?
– От тебя – ничего. Как-то давно я просил тебя дать мне твое имя и дом, просил позаботиться о матери, одной из тех латиночек, которых ты поимел и вышвырнул. Она тебе вроде нравилась, и даже очень. Ты отметил ее: насиловал снова и снова, пока она не понесла от тебя. Маме тогда было всего семнадцать, и она обратилась к тебе за помощью – не для себя даже, для ребеночка. Для меня, папа, меня! Где же ты был, когда меня самого в десять лет изнасиловали?!
– Сколько ты хочешь?
Сантана врезал ему тыльной стороной ладони, с оттягом. Кровь брызнула из разбитой губы на двухдневную седую щетину.
– Думаешь, я за деньгами пришел? Глупый старик! Деньги делать я научился. Научился выживать. Выбора не было, иначе бы сдох. О людях я узнал все на улицах Гвадалахары: богатые туристы, продажные полицейские… Мама стала шлюхой. Ты сломил в ней дух, и ей стало плевать на собственное тело. Она отдавалась мужикам за доллар, в доме или даже на улице. Я возненавидел ее! Из-за тебя! Она умерла от СПИДа. Хотя скорее убило ее унижение, а первым ее унизил ты, папа. Когда мама скончалась, на бедрах у нее так и не прошли шрамы от побоев – ее били твои подрядчики, удочкой. Мне тогда было тринадцать, и один тип помог перебраться в Калифорнию. Я жил в южных пригородах Лос-Анджелеса, отбивался от гопников, воровал, учился, выживал. Перебравшись во Флориду, нашел человека, о котором мама рассказывала под приходами. Я лишь хотел увидеть тебя… поговорить с тобой. Твое истинное лицо я увидел сквозь кровь, что заливала мне глаза. Сквозь твою кровь, папа!
– Заткнись! – взвизгнул Бреннен.
– Нет, старик, ты меня выслушаешь! – Сантана рассмеялся. – Я узнал, как можно получить стипендию и поступил в медицинскую школу. Представляешь, у нас в семье доктор! Ты ведь мог хвастаться богатеньким приятелям: у меня-де сынок – врач. Ты, должно быть, помнишь, как я приходил к тебе первый раз? Пятнадцать лет назад: тогда ты велел одному из своих людей «преподать мне урок». Меня избили так, что до сих пор голова нет-нет да побаливает. Ты позволил избить до полусмерти родного сына, стоял и смотрел. Помню, как глянул на тебя, отец, перед тем как мне выбили зубы. Я валялся в грязи и конском дерьме, смотрел на тебя в надежде, что ты остановишь побои, не дашь погубить родную кровь! Но ты продолжал молча пялиться, и твой взгляд обжигал меня. Кстати, папа, у нас с тобой одинаковые глаза. У тебя сейчас катаракта, но я помню их цвет. Говорят, глаза – зеркало души, однако что, если души у тебя нет? Что в них увидишь? Ад. Зло имеет множество форм, и от тебя мне достался дар скрывать его. Это умение подлинного злодея. Ты в этом искусстве преуспел, папа, годами дурачил окружающих, строил из себя безобидного фермера. На самом же деле ты с легкостью можешь перерезать человеку глотку, как барану.
– Заткнись! – крикнул Бреннен и метнул в Сантану стакан.
– О, знаю, трудно такое выслушивать, отец, однако время признать: я весь в тебя. Я бездушен. Это твой дар мне. Каков отец, таков и сын.
– Не сын ты мне, сучонок! Пошел вон!
– Нет твоей власти надо мной, старик! Звони второму сыну, соберемся здесь, в большом доме, пообщаемся. Устроим семейный сбор.
– Нет!
Услышав тихое жужжание в фойе, Сантана поднял взгляд и увидел Грейс Бреннен в механическом кресле-каталке. Ухмыльнувшись, подошел к ней и подвез к Бреннену, остановил прямо перед ним. Ухватив старуху за шею сильными руками, едва слышно произнес:
– Не позвонишь – и я сломаю ей хребет. Смерть будет болезненной. Ну, звони давай.
Глава 76
Ричард Бреннен не знал, что и думать. Отец, эта старая сволочь, никогда так поздно не звонил. Голос Джоша звучал пьяно, хотя старик всегда напивался после десяти вечера. Ричард вошел в большой дом через боковую дверь, ведущую на кухню. Прихватил из чаши с фруктами банан.
Обогнув угол в конце коридора, вошел в большую гостиную и замер.
– Мама? – спросил он, уронив банан на пол. – Папуль, в чем дело?
Бреннен-младший направился к отцу, и в этот момент из ниши в стене выступил Сантана.
– Приветствую, братишка.
Обернувшись, Ричард Бреннен увидел незнакомца с пистолетом в руке.
– Ты кто такой?
– Твой брат.
– Ну вот еще!
– Правда-правда. Папочка отрицает, хоть и в курсе, что это факт. Цвет моих глаз говорит сам за себя.
Ричард присмотрелся к нему, потом – к отцу.
– В чем дело? Ты кто вообще? Шантажист недоделанный? Тебя прислал мой конкурент, Чарли Мэтисон?
