– Эдди… – сказал я. – Эдди, что же мне с вами делать?
Конни сидела за столом и разбирала бумаги.
– Где Конни? – спросил я.
– Прямо перед тобой.
– Тьфу, оговорился. Где Эбби? Она же приходила с утра!
Конни сделала вид, что страшно занята.
– Конни.
– Да?
– Где Эбби?
– Она уволилась.
– Она… что?!
– Уволилась. Эбби уволилась.
– С какой стати?!
Конни не смотрела на меня.
– Конни, прекрати разбирать бумаги и посмотри на меня. Посмотри на меня! Прекрати! – Она прекратила разбирать бумаги. – Что значит «уволилась»? Почему?
– Нашла новую работу. Хочет попробовать себя в новом деле.
– В новом деле? Эбби?
– Да, Эбби. Что в этом такого возмутительного?
– Какое новое дело? – не унимался я. – Она предупредила нас за две недели? О таких вещах надо предупреждать. Мне кажется, Эбби не могла не предупредить.
– Она не предупредила. За обедом сообщила. Верней, перед обедом – здесь она обедать не стала.
– Ты шутишь?
– Она уволилась, Пол. Ей надоело.
– Ей надоело? Погоди-погоди… «Надоело» и «решила попробовать себя в новом деле» – это разные вещи.
– Разные. Но не взаимоисключающие.
Конни объяснила, что Эбби решила наконец-то исполнить свою мечту и стать актрисой. Для этого ей требовалась работа с более гибким графиком. Я уже не впервые слышал об этой Эббиной мечте – стать актрисой. Мне следовало удовольствоваться этой причиной. Она была вполне веская; люди и не из-за такой ерунды увольняются. А умные люди не суют нос в чужие дела – а то ведь можно и схлопотать. Однако я не унимался. Как это Эбби ушла без предупреждения? Порядочные люди так не уходят. Эбби была упрямым человеком, но все же порядочным. Я пытал и пытал Конни, пока она не призналась, что среди названных причин Эббиного увольнения был мой неприятный характер. Ладно, это для меня не открытие. Кроме того, продолжала Конни, Эбби увидела в Интернете мои твиты. Они ей не понравились, вообще вся моя так называемая интернет-персона ей не понравилась – настолько, что она решила уволиться немедленно, без предупреждения.
– Но это же не я писал! Разве она не поняла?
– Видимо, нет.
– Ты ей не сказала?
– Сказала.
– А она что?
– Либо не поверила, либо ей все равно.
– Но Эбби ведь даже не еврейка!
– А это тут при чем?
– Если кто и должен уволиться, так это ты, – сказал я. – Эбби пресвитерианка или методистка или еще кто-нибудь в этом духе.
– Пресвитерианка или методистка? Да ты пять минут назад не знал, что она актриса!
– И давно она актриса?
– Вовсе необязательно быть евреем, чтобы не любить антисемитов. В современной Америке такая нелюбовь свойственна многим.
– И потом, если прочесть все твиты разом, становится ясно, что они скорее антимусульманские. Или антихристианские. Антирелигиозные. Если прочесть их все разом.
– Когда будешь искать ей замену, укажи это в объявлении.
– Эбби вообще что-нибудь знает об истории иудаизма? Имеет представление о том, что такое настоящий антисемитизм?
– Настоящий антисемитизм?
Она смотрела на меня как на дурака.
– Что? – не понял я.
– Знаешь, чему меня научила эта странная история с хищением твоих личных данных?
Я вздохнул и жестом попросил продолжать.
– Только евреи имеют право судить о том, что такое «настоящий» антисемитизм или ненастоящий. А ты не входишь в их число.
Я вернулся в кабинет и сел напротив Дарлы, ассистентки-карлицы, которой, видимо, было все равно, антисемит я или нет. Как же плохо мы с Эбби понимали и знали друг друга, подумал я, а ведь сколько лет просидели в одном кабинете. То, что она ушла, не укладывалось у меня в голове. И даже не попрощалась! Днем она просто вышла из клиники, и я не придал значения ее уходу, даже немного обрадовался – подумал, что наконец-то можно передохнуть и пообедать. Я понятия не имел, что больше никогда ее не увижу, не смогу отвести в сторонку и извиниться за свой угрюмый характер. Мне было искренне жаль, что я такой угрюмый. Такой немногословный, холодный, строгий, снисходительный, замкнутый и абсолютно равнодушный к любым проявлениям ее натуры. Понятно, почему она никогда со мной не разговаривала. Понятно, почему она ушла.
Эбби ушла!
Я стал беспокоиться, что следом уйдет и миссис Конвой. Без миссис Конвой «Стоматология доктора О’Рурка» потерпела бы крах. Миссис Конвой была олицетворением «Стоматология доктора О’Рурка», душой и телом клиники.
Когда я нашел ее, она уже начинала стерилизовать оборудование.
– Бетси, – сказал я. – Мне бы хотелось поговорить с вами об Эббином уходе.
Она отложила инструменты и взяла меня за руку. Я нащупал умелые косточки ее пальцев.
– Я когда-нибудь говорила вам, что вы – замечательный врач? – спросила она.
Когда Бетси только устроилась в клинику, и ее сверхъестественные способности еще потрясали меня до глубины души, я очень хотел знать, что она обо мне думает. Надеялся, что она по крайней мере считает меня достойным партнером. В жизни не видел такой чудесной гигиенистки. Со временем я начал принимать ее навыки как должное, и она превратилась в Бетси Конвой, набожную католичку и бой-бабу с кувалдой в руках. И вдруг, спустя много лет, она решила исполнить мою давнюю мечту – рассказать мне обо мне.
– Спасибо, Бетси.
– Мой муж, упокой Господь его душу, тоже был хорошим врачом. Но не вашего калибра. На своем веку я видела немало хороших врачей, но все они были не вашего калибра.
– Вы не представляете, как я польщен.
Она улыбнулась.
А потом отпустила мою руку и вернулась к работе.
– Насчет Эббиного увольнения…
– Она решила заняться новым делом. Она всегда хотела быть актрисой.
– Но ушла-то она по другой причине.
Я рассказал ей о сообщениях и постах в Интернете, написанных от моего имени. Вытащил из кармана я-машинку и зачитал вслух последние твиты.
– Неужели вас это не волнует? – спросил я.
– А должно?
– Все это написано от моего имени.
– Написали-то не вы.
– Нет, но разве вас не волнует, что это мог написать я?
– С какой стати?
– С какой стати? Бетси, многие из этих твитов можно назвать антисемитскими. А значит, их автор – антисемит.
