* * *
68 лет, 8 месяцев, 6 дней
Вторник, 16 июня 1992 года
Мне надо было бы вести дневник моих провалов в памяти.
* * *
68 лет, 10 месяцев, 1 день
Вторник, 11 августа 1992 года
Фанни, которой только что исполнилось одиннадцать и которая лучше, чем Маргерит, знает, что такое скука, спрашивает, так же ли долго тянется для меня время, как для нее. На данный момент в семь раз быстрее, говорю я, но это всегда по-разному. Она возражает, что «с точки зрения часов» (sic) время должно быть одинаковым – что для нее, то и для меня. Так-то оно так, говорю, но мы с тобой не часы, у которых, по моему мнению, нет никакой точки зрения на что бы то ни было. И прочел ей маленькую лекцию о субъективном восприятии времени, из которой она узнала, что наше представление о длительности полностью зависит от времени, прошедшего с нашего рождения. Тогда она спрашивает, правда ли, что каждая минута пробегает для меня в восемь раз быстрее, чем для нее. (Ой-ой-ой, дело усложняется.) Нет, отвечаю я, если я провожу эти минуты у зубного врача, а ты – играешь с Маргерит, они могут показаться мне гораздо длиннее, чем тебе. Долгое молчание. Слышно, как скрипят колесики в ее головенке, пока она пытается уяснить понятия сопряженности и целостности, и я замечаю, что, размышляя, она хмурится точно так же, как Лизон в ее возрасте. В конце концов она делает мне следующее предложение: Давай вместе смотреть на стрелку часов, чтобы заставить время идти с одной и той же скоростью – для тебя и для меня. Что мы и проделали, проведя эту общую для нас минуту в торжественном молчании, как во время поминальной службы. В сущности, это и было поминовение, потому что этот разговор вполголоса напомнил мне лекции по «малой философии», которые нашептывал мне отец шестьдесят лет назад (а кажется, будто вчера) под тиканье этих самых часов. Минута прошла, Фанни чмокает меня в щеку и, убегая, говорит: Дедушка, я так люблю скучать вместе с тобой.
* * *
69 лет
Суббота, 10 октября 1992 года
Ужин среди своих по случаю моего дня рождения. «Мой день рождения» – детское выражение, с которым мы не расстаемся до последнего часа.
* * *
69 лет, 9 месяцев, 13 дней
Пятница, 23 июля 1993 года
Я и забыл, что у Монтеня не было памяти:
...
Поразительные и бесценные услуги оказывает нам память, и без нее наш ум почти бессилен. Я, однако, лишен ее начисто. (…) И если мне требуется произнести сколько-нибудь значительную и длинную речь, я вынужден прибегать к убогой и жалкой необходимости выучивать наизусть, слово за словом, все, что я должен сказать; в противном случае я не смогу держаться подобающим образом и не буду обладать должной уверенностью в себе, испытывая все время страх, как бы моя слабая память не подвела меня. Но этот способ для меня нисколько не легче; три стиха я учу три часа… (…) И чем большим недоверием я к ней проникаюсь, тем больше она мне изменяет; она служит мне гораздо лучше, когда я о ней вовсе не думаю. Нужно, чтобы я увещевал ее без нажима, ибо, когда я на нее наседаю, она начинает сдавать, а если уж она начала спотыкаться, то чем больше я понукаю ее, тем больше она хромает и путается; она служит мне в свой час, а не в тот, когда нужна мне… Если я отважусь, выступая с речью, отклониться хоть на самую малость от моей путеводной нити, я непременно утрачу ее (…). И даже людей, находящихся у меня в услужении, мне приходится называть либо по занимаемой ими должности, либо по месту, откуда они родом, ибо мне чрезвычайно трудно запомнить их имена (…). И если мне суждено еще пожить на свете, то я отнюдь не уверен, что не забуду своего имени (…).
Мне случалось не раз и не два забывать пароль, за три часа до того данный мною самим или полученный от кого-либо другого; случалось забывать и о том, куда я спрятал свой кошелек (…). Я помогаю себе терять то, за что держусь особенно цепко. (…) Я листаю книги, но вовсе не изучаю их; если что и остается в моей голове, то я больше уже не помню, что это чужое; и единственная польза, извлекаемая моим умом из таких занятий, это мысли и рассуждения, которые он при этом впитывает. Что же касается автора, места, слов и всего прочего, то все это я сразу же забываю.
«Опыты», книга II, глава 17
На ту же тему (Теренций, «Евнух», акт I, сцена 2):
...
Кругом в дырах, повсюду протекаю я .
* * *
70 лет и 7 дней
Воскресенье, 17 октября 1993 года
После ужина Маргерит устроила «нам» приступ астмы с бронхиальным кашлем. Душераздирающим. Глядя на нее, мне самому было больно: я так и видел ее расползающиеся по ниткам легкие. Моне пришлось прекратить веселое чтение Роальда Даля (она читала нам вслух). Кстати, приступ у Маргерит начался именно от смеха. Злючка Фанни: Иди кашлять в другую комнату! Растерянная Лизон не знала, чем помочь дочке. С ней это случается все чаще и чаще, говорит она. И тут, бог весть как, я понял, что надо делать. Чисто интуитивно, но это сразу перешло в уверенность. Я взял из рук у Моны книжку и протянул Маргерит: На, читай дальше. И она стала читать, сначала еле слышно, тяжело дыша, с еще мокрыми от слез глазами. Затем ее голос становился все чище, фразы все длиннее. Она читала не меньше получаса, позабыв про астму, как будто никакого кашля и не было. У Маргерит нежный голосок, трели которого продолжают звучать после каждого слова. Откуда же у меня взялась эта уверенность, что чтение вслух поможет побороть астматический приступ? А черт его знает. Здравый смысл подсказывает, что Маргерит, наоборот, следовало бы помолчать. Так что же это? Какой-то забытый опыт? Или первобытный инстинкт? По-видимому, все мы становимся целителями, когда приходит время. Папа, например, как считалось, мог излечить от самого глубокого горя простым наложением рук.
* * *
70 лет, 5 месяцев, 2 дня
Суббота, 12 марта 1994 года
Вчера в гостях у А. и К. говорили о раке у В. – что, возможно, у него психосоматическое происхождение. Всеобщее одобрение. Да-да, конечно, он тяжело пережил выход на пенсию, болезнь жены, развод дочери и т.д., все были согласны, пока юный П., старший сын хозяев дома, не охладил всеобщего воодушевления, сказав, что «В. жутко обрадуется, когда узнает, что умирает от психосоматической болезни. Это же гораздо приятнее, чем рак кишечника!». После чего юный П. вышел вон, хлопнув дверью.
Думаю, реакция этого юноши мне понятна. Я не могу отрицать тот факт, что наше тело по-своему выражает то, что мы сами не можем сформулировать (так, люмбаго означает, что у меня спина переламывается от забот, колики Фанни – что она боится математики), однако я понимаю, почему юного П. и его поколение раздражает, когда все вокруг списывается на психосоматику. Он выступает против той самой ханжеской стыдливости, против которой в его годы восставал и я. В пору моей юности тело и вовсе не рассматривалось как предмет разговора, за столом ему было не место. Сегодня его туда допускают, но при условии, что речь пойдет исключительно о душе! В сущности, за всеми этими разговорами о психосоматике кроется старая как мир мысль, что телесные болезни являются отражением издержек характера. У злобного человека – разлитие желчи, у невоздержанного – слабые коронарные сосуды, у мизантропа – неизбежный Альцгеймер… Получается, что больные люди сами же в этом и виноваты! От чего ты помираешь, дружочек? Да от того зла, что ты сам себе причинил: ловчил, выгадывал, заигрывал с судьбой, не слишком заботясь о нравственности, – в общем, от своего собственного характера, от безответственности, от неуважения к самому себе. Тебя убивает твое супер-эго. (В сущности, ничего нового с тех времен, когда о душе маркизы де Мертейль судили по ее изуродованному оспой лицу.) Ты умираешь, потому что загрязнял нашу планету, ел невесть что, пережил свое время, не попытавшись его изменить, закрывал глаза на проблемы всеобщего здоровья, а попутно профукал и свое собственное! Вся эта система, которую ты пассивно покрывал – из лени! – набросилась теперь на твое безвинное тело и убивает его. Ибо «психосоматика» указывает виновного именно затем, чтобы лучше обозначить того, кто не виновен. Наше тело ни в чем не виновато, господа, наше тело – сама невинность, вот о чем вещает «психосоматика»! Если бы мы были хорошими, если бы мы правильно себя вели, если бы жили здоровой жизнью в здоровой окружающей среде, тогда бы бессмертия удостоилась не только наша душа, но и тело! Такой обличительной речью с пылом, на который был способен только в юности, разразился я в машине по пути домой. Возможно, ответила Мона, но нельзя не учитывать и тот факт, что юный П. не упускает случая, чтобы не выставить своих родителей полными идиотами.
