— Ах, не извольте беспокоиться, ваше высочество, — заявляет Руди. — Мы вас обязательно прикончим, как только придет время. Не забывайте о церемонии погребения, приготовленной для вас.
И он указал в сторону большого зала: я поглядел, и от увиденного у меня екнуло сердце.
В той стороне каменные плиты полого уходили вниз фута на четыре, образовывая отверстие диаметром около двенадцати футов. Плиты выглядели гладкими и скользкими, а ниже образуемой ими воронки зияла круглая дыра шириной в ярд. При взгляде на нее Карл-Густав тоже побледнел, закусив губу, но не сказал ни слова. При мысли о том, что лежит за этой дырой, по мне волной побежали мурашки.
— Веселыми парнями были старые владетели Йотунберга, — говорит Руди. — Когда ты им надоедал, тебе привешивали добрый груз — как нашему царственному гостю — и плюх! Да, не хотел бы я сам совершить такое путешествие! Впрочем, возможно, ваше высочество ободрится при вести, что один из ваших друзей уже ждет вас на дне Йотунзее. Его звали Хансен.
— Хансен? Эрик Хансен? — Рука принца задрожала. — Что ты с ним сделал, негодяй?
— Он решил поплавать в неподходящее время года, — весело отвечает Руди. — Как жаль, но делать нечего. Молодежь. А теперь мы, с вашего милостивого разрешения, ваше высочество, удалимся. — Он отвесил шутливый поклон и махнул мне, предлагая следовать за ним к решетке.
Когда мы подошли к ней, Карл-Густав вдруг вскричал:
— Эй ты, который с моим лицом! Ты что, язык проглотил? Почему ты не говоришь, черт побери?
Я выскочил наружу; от этого дьявольского места делалось не по себе — мне уже воочию представлялось, как я соскальзываю в ту дыру. Уф! А ведь эти кровожадные ублюдки не постесняются скинуть меня следом за ним, если сочтут нужным.
Пока я ковылял по залу, за спиной моей слышался звонкий смех Руди. Потом он поравнялся со мной, и, положив руку мне на плечо, стал засыпать вопросами: что же я почувствовал, оказавшись лицом к лицу со своим двойником? — не заставило ли это меня задуматься, кто я на самом деле есть? — заметил ли я изумление Карла-Густава и что, по моему мнению, тот обо всем этом думает?
— Клянусь, даже не подозревал, что вы настолько похожи, пока не увидел вас вместе, — сказал он, когда мы вернулись в его комнату. — Это сверхъестественно. Знаешь… не могу понять, неужели Отто Бисмарк не разглядел всех возможностей, заложенных в его плане? Бог мой, — он резко замолчал, потирая подбородок. — Помнишь, только что я говорил тебе про дельце, которое мы можем провернуть с тобой вместе? Буду откровенен: эта идея пришла мне в голову в тот миг, когда я увидел тебя плавающим в озере. Я сообразил, что с раздачей мне в руки пришли два короля, и нет никого, кроме великого Крафтштайна, кто мог бы меня подрезать. Но Крафтштайн не в счет. Два короля, — ухмыляясь, повторил он, — и один из них — переодетый валет. Выпей-ка, актер. И послушай, что я скажу.
Вы, наверное, заметили, что с момента прибытия в Йотунберг я говорил очень мало — да и не удивительно, положение было такое, что комментарии излишни. События последних сорока восьми часов привели к тому, что не только говорить, но даже трезво мыслить стало практически невозможно. Единственным осознанным моим желанием было вырваться из этого кошмара любой ценой, и чем быстрее, тем лучше. Но манера, в какой этот юный нахал скомандовал мне сесть и слушать, разозлила меня даже вопреки страху. Я так устал, что все мне указывают, приказывают сделать то, потом это, и вертят мной как куклой. И что проку от того, что я покорно следовал их указаниям: попадал из одной переделки в другую, и только чудом остался жив до сих пор. И вот, если я не ошибаюсь, блеск в глазах Штарнберга говорит о том, что меня ждет очередное заманчивое предложение сунуть голову между жерновами. Впрочем, думать об открытом сопротивлении было бы безумием, но в тот миг я чувствовал, что если соберу в кулак всю свою трусливую душонку и посмею хоть что-то заявить о своих предпочтениях, то вряд ли моя участь окажется худшей, чем та, что он наметил для меня.
— Слушай-ка, — говорит Руди, — сколько из этих проклятых датчан знают, что на самом деле ты самозванец?
— Заптен и Грундвиг точно, — сообщил я. — Насчет их крестьянских соратников не уверен. — Но последних Руди отбросил без колебания.
— То есть двое, — говорит он. — А с моей стороны трое: Бисмарк, Берсонин и Крафтштайн; Детчарда и эту клизму — доктора можно не считать. Теперь предположим, что наш плененный принц отправляется сегодня вниз по трубе, а мы опускаем мост, чтобы побудить ваших друзей начать штурм? Для них не сложно организовать горячий прием — достаточно горячий, чтобы Грундвиг и Заптен никогда не пересекли эту дамбы живыми. С Крафтштайном во время боя может произойти несчастный случай — знаешь, я прямо уверен, что так и будет, — и покуда «Сыны Вёльсунгов» будут прокладывать себе путь через ряды защитников, мы с тобой уже будем подгребать на лодке к берегу. Потом мчим в Штракенц, где нас бурно встречают все, кто уже с ума сходил в догадках, куда запропастился их драгоценный принц. О, мы придумаем какую-нибудь историю, и разоблачить нас будет некому: Детчард с доктором не рискнут. Твои датские дружки не смогут, пребывая в могиле. А у Бисмарка и Берсонина, как я подозреваю, будет слишком много забот, чтобы думать про Штракенц.
Видя, что я не понял, он пояснил.
— Ты, конечно, не слышал новостей. Берлин, похоже, живет как на вулкане. Надвигается революция, мальчик мой: студент бунтует, и все идет к тому, что прусского короля скинут с трона если не через неделю, так через две. Так что нашему дорогому Отто самое время половить рыбку в мутной воде. О, и это не в одной Германии: слышал, вся Франция взялась за оружие, Луи-Филипп, как говорят, отрекся. Революция ширится как лесной пожар. [XXXIX*] — Он радостно рассмеялся. — Неужто ты не соображаешь, парень? Это подаренный небом шанс. Пройдут недели — нет, месяцы — прежде чем кому-нибудь будет дело до этого милого маленького герцогства — и до установления личности его консорта.
— А нам-то что из того?
— Господи, ты совсем без мозгов? Мы же завладеем браздами правления — настоящей властью — в целом европейском государстве, пусть даже таком крохотном, как Штракенц! И если мы не сможем извлечь из этого кое-какой прибыли — достаточной, чтобы обеспечить нас на всю оставшуюся жизнь — прежде чем отчалим оттуда, то я сильно заблуждаюсь на наш с тобой счет. Ты хоть представляешь, каков годовой доход герцогства?
— Ты сумасшедший, — говорю я. — Чокнутый. Неужто ты считаешь, что я снова суну шею в эту петлю?
— А почему нет? Кто тебе помешает?
— Мы не продержимся и недели: да половина этих чертовых крестьян в Штракенце уже наверняка толкует про двух Карлов-Густавов, шляющихся по округе! Скажешь, не так?
— Эй, где же ваше присутствие духа, господин артист? — ухмыльнулся Руди. — Да кто их слушать станет? Да и понадобится нам всего несколько недель. У тебя ведь один раз уже получилось, парень! Подумай, как будет весело!
Этих людей очень мало, но они существуют, и зовут их искателями приключений. Руди был один из них: азарт, озорство его интересовали больше, чем нажива; ему нужна была игра, а не выигрыш. Упертые, как буйволы, и опасные, как акулы, они не подпадают под общие стандарты, такие слизняки, как я, не вправе их судить. У Флэши нет ни малейшего желания иметь с ними дело, но ему хорошо известно, как они устроены. Поэтому я лихорадочно искал способ отвертеться от его предложения.
