Когда ты стоишь на широком асфальтированном поле, ты видишь у своих ног свидетельства сотен приземлений самых различных самолетов, пилотируемых самыми разными людьми. Длинные, плавные, заостренные с одной стороны полоски, жирно начерченные черной резиной на асфальте, были нарисованы колесами самолета, которым управлял человек, смотрящий вдаль, но точно знающий, что между колесами и полосой остается еще полтора дюйма. Это человек десять тысяч раз сажи свой самолет на землю и знает множество фактов о самых разных местах, где есть взлетные полосы.
Короткие, прерывистые линии, бледно начертанные черным по поверхности асфальта встречаются довольно часто. Они учат, как нужно приземляться. Их вычертили колесами своих самолетов те, чья голова забита информацией о механизме приземления. Они пытаются сосредоточить внимание на том, чтобы подходить к земле под правильным углом во избежание уноса самолета в сторону, чтобы согласовать движение ручки управления и рулевых педалей, когда колеса вот-вот коснутся земли, и чтобы не забыть проверить на развороте, не перегрелся ли карбюратор.
Где-то на середине взлетной полосы можно заметить несколько жирных черных полос, за которыми следует еще одна серия таких же полос. Когда-то воздух на несколько дюймов от асфальта прогрелся от горячей дымящейся резины, размазанной здесь по нему. Это было аварийное торможение, когда тормозные колодки намертво заклинили вращающуюся сталь колес. На обочине полосы видны дорожки, которые переходят в жирные черные полосы на асфальте. Сразу же за отметкой середины полосы есть одна изогнутая полоса, которая внезапно заканчивается на краю асфальта; трава, растущая за этой линией, выглядит так, будто она растет здесь так же давно, как и в других местах, но это, конечно же, не так. Когда-то на ее месте была грязная смесь травы, гравия и резины, из чего можно сделать вывод о том, что у старого военного истребителя в прошлом здесь лопнула шина.
Терпеливая память взлетной полосы хранит это все точно так же, как и воспоминания об ослепительных огнях, освещающих ночью низкие облака и долгожданные первые дюймы твердой поверхности под колесами. Она помнит отчетливо перевернутый биплан Уако, одна из неподвижных лопастей которого находится как раз на уровне глаз замершей толпы зевак. Она хранит в памяти фейерверк разлетающихся деталей, который возник, когда старый тренировочный самолет приземлился на неисправное шасси.
С этого места больше чем один парень взлетел ввысь, чтобы осуществить свою мечту и взглянуть вниз на облака. Под темным покровом более поздних следов резины сохранились прерывистые полоски, которые сделал при первом приземлении тот летчик-ас, что теперь летает командиром экипажа в рейсах Нью-Йорк — Париж. А вот там еще по-прежнему видны длинные полосы резины, оставшиеся от колес самолета, на котором летал парень из этого города. В последний раз его видели, когда он один вступил в воздушный бой с шестью вражескими истребителями. Были ли эти истребители Спитфайрами, Тандерболтами или Фокке-Вульфами-190, - не имеет значения для этой взлетной полосы. Она бесстрастно хранит на себе почерк смелого человека.
Вот что такое взлетная полоса. Вез нее не было бы ни летной школы на краю аэродрома, ни рядов самолетов, ни УКВ-радиоволн, летающих туда-сюда над травой, ни сигнальных огней, которые видны ночью с неба, ни 140-ых, ветровые стекла которых аккуратно защищены чехлами поверх плексигласа.
Здесь были новички и профессионалы. Здесь взлетали и садились тренировочные и боевые самолеты. Здесь были люди, которые оставили после себя след в воздухе, а также те, что поднялись до самых вершин. Их дух отразился в этом волшебном путеводном знаке, в черных полосах на поверхности асфальта, в реве двигателей при взлете. Этот дух можно встретить во всех аэропортах от Адака до Буэнос-Айреса и от Аббевилля до Портсмута. Ты прикасаешься к этому духу, когда чувствуешь себя в аэропорту не так, как во всех других местах на земле.
Давай не будем заниматься
Ей было скучно заниматься. Ведь просто быть в воздухе — это так прекрасно! Смотреть на небо! В такой день! Поля стелются теплым бархатом до самого горизонта, и океан… мой великий океан! Давай просто полетаем некоторое время и не будем заниматься медленным полетом… давай смотреть на этот океан!
Что ты скажешь такой ученице? Мы летели на ее собственном аэроплане, на ее новеньком Эйркупе, и небо было таким же ясным, как и воздух, промытый ночным дождем. Что ты скажешь? Я хотел объяснить ей так:
— Слушай, ты будешь получать еще больше удовольствия от полетов днем, если научишься мастерски управлять своим аэропланом. Научись этому сейчас, хорошенько изучи возможности машины, и тебе больше никогда не нужно будет думать о ней в воздухе. Потом… ты почувствуешь себя подобно маленькому пушистому облачку. Ты будешь отдыхать в небе, и оно станет твоим домом.
Но я не мог убедить ее в этом ни под шум двигателя, ни в спокойной обстановке на земле, хотя пытался сделать это много раз. Ей так не терпелось прыгнуть вперед, окунуться с головой в величественную магию полета, что поэтапное изучение возможностей аэроплана казалось ей страшной обузой. Ей не хотелось думать о потере скорости, крутых виражах и отрабатывании вынужденной посадки. Поэтому, пока мы некоторое время кружили в воздухе, я думал, глядя на поля, море и фантастически прозрачное небо, что бы случилось с ней, если бы в этот погожий день двигатель ее самолета вышел из строя.
— Хорошо, — сказал я наконец. — Прежде чем мы сядем, давай отработаем еще один элемент. Давай представим себе, что мы набираем высоту после взлета, и вдруг останавливается двигатель — прямо на подъеме. Давай проверим, какая тебе нужна высота для того, чтобы развернуть аэроплан, вернуться к взлетной полосе и зайти на посадку по ветру. Давай?
— Давай, — сказала она, но ее это в действительности не интересовало.
Я сымитировал выход из строя двигателя, а затем показал, как заходить на вынужденную посадку, для чего мне понадобилось сто пятьдесят футов высоты от момента выключения двигателя до полной готовности к посадке.
— Твоя очередь. — Она неумело воспользовалась первой попыткой и потеряла четыреста футов. Со второго раза ей понадобилось триста. Третий заход удался хорошо, подобно моему, на который ушло сто пятьдесят футов. Но она не была настроена отрабатывать ситуации с поломкой двигателя и через несколько минут после приземления уже снова говорила об этом чудном погожем деньке.
— Если ты хочешь наслаждаться полетом, — сказал я, — ты должна стать хорошим пилотом.
— Я и стану хорошим пилотом. Ты ведь знаешь, как внимательно я проверяю все перед полетом. Я сливаю воду из всех баков до последней капли — мой двигатель не подведет меня на взлете.
— Но он может подвести! Это уже случалось! И со мной тоже!
— Ты летаешь на своих старых аэропланах, а у них моторы вечно останавливаются. У меня же новый двигатель… — Она взглянула на меня. — Ну, ладно. В следующий раз мы позанимаемся еще немного. Но скажи, разве это не самый лучший день в году?
