– Мама...
– Мама, мама, я только это и слышала! А мне хотелось слышать «дорогая», «любовь моя», но твой отец называл меня только по имени и таким холодным голосом...
Виктор остро почувствовал ее горечь. С тех пор как она начала говорить, он узнал другую женщину, не имевшую ничего общего с их матерью. Это так его растревожило, что он не находил себе места.
Ему хотелось бы, чтобы мать замолчала, но она безжалостно продолжала:
– Когда он наведывался в Рок, чтобы подписать чеки, а заодно и ваши дневники, он так торопился назад! Я видела, как он, обжигаясь, пьет кофе, чтобы поскорее отделаться! Он говорил с вами о своем побочном сыне, но ни ты, ни Макс, казалось, не испытывали ревности. А я же просто сходила с ума... Ты представляешь, он жил в совсем маленькой, невзрачной квартирке! Когда я приехала туда, я не поверила своим глазам. Он... Там! Его место было со мной, с вами!
Она не осуждала себя, ничего не объясняла. Ее уверенность не была поколеблена, очевидно, она ощущала себя абсолютно правой. Избавившись от Анеке, она сотворила правосудие.
– В конечном счете, благодаря мне мы обрели нормальную жизнь.
– Нормальную? – воскликнул Виктор непроизвольно.– Но, мама, ведь он был доведен до отчаяния!
Она пронзила его таким взглядом, что ему захотелось провалиться сквозь землю. На ее возбужденном лице не было и следа смирения. С ошеломляющим коварством она сделала Марсьяля своим пленником и даже не брала в расчет, что он может от этого страдать.
– Он получил, что хотел. Он вернул себе нотариальную контору, которую упустил, посвятив ей столько сил. В Каоре он был никто, здесь же он опять стал важной персоной. Я занималась им, я воспитывала Нильса вместо него, и я же закрывала глаза на все его проделки! Он такой, ничего уж тут не поделаешь, обыкновенный бабник...
Ее голос дрогнул на последнем слове, и ей пришлось сглотнуть, чтобы продолжать:
– Но я знала, что теперь он никогда не уйдет! И поскольку он оставался здесь...
На этот раз, внезапно смешавшись, она умолкла надолго. Дошло ли до нее, наконец, что Марсьяль никогда больше не вернется к ней?
Она нервно встала и направилась к гардеробной.
– Я соберу чемодан. Ему нужна одежда на.... На сколько времени?
Похоже, у матери не осталось иллюзий на этот счет, Виктор понял это, заметив, как у нее дрожит подбородок.
– Ну, Виктор, скажи же мне,– попросила она умоляющим голосом.
Ложь ни к чему не приведет, она знала ответ заранее, но ему стало больно за нее. Едва слышно он сказал:
– Отец не вернется.
Она не шелохнулась, но плечи ее разом ссутулились.
– А... И на твой взгляд, это... окончательно?
Виктор чувствовал себя измученным, исполняя миссию посланника. Почему именно ему выпало нанести ей сокрушающий удар? Потому что они с Максимом помешали отцу сделать это самому?
– Думаю, да,– сказал он, вздыхая.– Он также говорил о разводе и о продаже дома.
На этот раз она так побледнела, что он привстал, но Бланш остановила его жестом.
– Нет, не вставай, сейчас пройдет.
Виктора охватила жалость, но... не более. Разумеется, ему было жаль ее, но он не бросился к ней, чтобы подхватить ее на руки. Матери удалось сделать так, чтобы ее никто не любил?
– Ты в Роке много что забыла,– сказал он сдавленно.– Кое-какие вещи, которые...
Он замолчал, не в силах уточнить. Да и зачем ей перечислять прочие доказательства? Не будь он таким любопытным, ничего бы и не произошло. Но должен ли он чувствовать за собой вину? Еще мгновение, и он проклянет себя за то, что вытащил на поверхность ее прошлое.
Бланш молча зашла в гардеробную. Он слышал, как она открыла дверцы и перебирала вешалки. Появившись в спальне, она бросила чемодан на кровать позади него. Потом она еще несколько раз приносила то стопку сорочек, то брюки, то связку галстуков. Чемодан быстро наполнился, и она вытащила другой.
– Я помогу тебе,– решил Виктор, который уже не мог безучастно сидеть и смотреть на все это.
Нижнее белье, обувь, свитера, пижамы: она, казалось, не упустила ничего.
– И куда же я денусь, если Марсьяль продаст дом? – вдруг спросила она.
– У тебя есть время. Отец не оставит тебя без средств, и потом мы здесь, Макс и я.
Он был вынужден предложить ей это, однако он не мог взять ее на содержание на целый год.
– Вы, должно быть, оба осуждаете меня...
– Я не сужу тебя, мама!
– Ты ведь так любил свою Лору, может быть, тебе удастся меня понять.
– Не знаю,– ответил он откровенно.– Это трудно. Она вдруг внимательно посмотрела на него.
– А все-таки мне легче оттого, что он теперь все знает,– призналась она вдруг.– Знает, что я могла сделать ради любви к нему. Другая женщина, возможно, забыла бы, но не я, я слишком его любила. И до сих пор я не знаю, сумею ли жить без него. Для меня это не... немыслимо.
По ее щекам, размывая пудру, заструились слезы. Она хотела вытереть их, но только размазала макияж. Чтобы взять бумажный платок, она подошла к туалетному столику.
– Он грустный?
– Как сказать, он... потрясен, да. Но ты же его знаешь, с его силой характера...
– Твой отец? О нет! Видел бы ты его, когда он пришел с поникшей головой и с этим мерзким ублюдком на руках! – вдруг вскричала она с внезапной яростью, вся ее печаль начисто исчезла.– Я и не думала о том, что делаю это напрасно, я знала, что он приползет! Но ценой расплаты оказался Нильс. Аренда на двадцать лет!
Она умолкла, взгляд ее пылал ненавистью, Виктор смотрел на нее, не веря глазам.
– Ты до такой степени ненавидишь Нильса? – обронил он.
– Конечно, а как бы ты хотел? Это вылитый портрет матери, ты же видел ее фотографии! Ты должен был найти их, ведь ты рылся повсюду! Нильс не представляет никакого интереса, он слабый; нервозный. Впору спросить, действительно ли он сын Марсьяля, но поди проверь! И он такой же бесстыжий, как и мать, должно быть, у них это в крови. Как подумаю, что он сделал с тобой!
Повисла пауза. Виктор выждал секунду, потом наклонился, чтобы закрыть чемоданы. Он поднял их, они оказались тяжелыми.
– У тебя ведь есть дорожная сумка? Дай мне, я заберу его ружья...
Оставив чемоданы в коридоре, он пошел в кабинет отца. В ящике лежала чековая книжка, а также маленький зеленый еженедельник, хорошо знакомый ему. Затем он подошел к витрине, где была размещена коллекция оружия. Ключ торчал в замке, он снял с крючков первое из ружей и начал его разбирать. Все еще находясь под впечатлением слов матери, он выполнял действия чисто механически.
