Райан потер руками виски.
— Я знал, что Эдвард захочет переговорить с тобой лично, ба, — пробормотал он. — И понимал, что он очень рискует.
Бабушка повернулась ко мне лицом.
— Если ты, Бретт, хочешь, чтобы я сдалась властям, я не стану ничего отрицать. Расскажу все как было.
В словах бабушки прозвучал вызов.
«Как следует все обдумай, — сказала я себе, — и не торопись делать выводы».
Я знала, что моя бабушка — необычный человек и наделена недюжинными воображением и фантазией. Может, она все это придумала? Но даже если это она убила Эдварда, вправе ли я ее осуждать? Я ведь тоже убила человека — столкнула Винсента в пропасть и оставила на льду умирать. Так что мы не слишком отличаемся друг от друга. Самозащита — это только предлог, то, о чем я расскажу полиции, когда меня будут допрашивать. На самом деле Винсента убили мой гнев и ненависть. Теперь-то я знала, что они могут годами сохраняться в душе, как сохраняется в дубовых бочках выдержанное вино, которое от времени становится все крепче и сильнее ударяет в голову.
— Мне надо все основательно обдумать, — устало сказала я. — Я не могу сейчас прийти к решению.
— Подумай, подумай, как же без этого? — с иронией произнесла бабушка и хохотнула, стараясь скрыть за наигранным смехом разочарование. — На всякий случай хочу поставить тебя в известность, Что я предпочла бы доживать свои годы здесь, на ферме, а уж никак не в тюрьме.
— Ты оставишь себе деньги Эдварда? — спросила я Райана.
У Райана хватило такта, чтобы изобразить смущение.
— Но он умер, Бретт, и мы не в силах его оживить. Какой тогда смысл отказываться от денег? Мы и так уже наказаны судьбой. И я не верю, что ты сможешь выдать бабушку. Я просто не могу себе этого представить.
«Вот оно! — подумала я. — Они с бабкой хотят вложить мне в руки раскаленный уголь, который мне придется носить при себе до конца дней». В самом деле, могу ли я выдать бабушку полиции? Да ни за что на свете! Сама мысль об этом казалась мне невероятной, абсурдной. С другой стороны, имею ли я право покрывать преступление? В состоянии ли я хранить правду в тайне от всех: от дочери, от Ноа, от людей, которых я люблю? Неужели мне предстоит продолжить семейную традицию и лгать своим близким на протяжении многих лет, как лгали мне бабушка и Райан?
— Мне необходимо прилечь, — сказала я. — Я вымоталась до предела, и у меня не осталось больше сил. Ничего не понимаю и ничего не воспринимаю.
— Хочешь, я дам тебе снотворное? — спросил Райан.
Я кивнула: мне хотелось забыться и ни о чем не думать. Брат вытряхнул мне на ладонь пилюлю, я запила ее холодным безвкусным чаем.
Бабушка одарила меня продолжительным взглядом и произнесла:
— К какому бы решению ты ни пришла, Бретт, хочу тебе сказать, что я тобой горжусь. Я воспитала тебя настоящим человеком, и мысль об этом будет согревать меня даже в тюрьме. Я люблю тебя и буду любить, что бы ни случилось.
Я подняла руку, призывая бабку к молчанию.
— Только не надо ничего больше говорить. И не надо взывать к моим чувствам. Я уже всякого наслушалась и сыта по горло семейными тайнами и надрывающими душу откровениями.
Райан хотел помочь мне подняться, но я его оттолкнула. «Все-таки Винсент был прав, — подумала я. — Райан не в силах отказаться от денег Эдварда». Когда я думала об этом, все добрые чувства, которые я питала к брату, мигом улетучивались. Какие бы умные и правильные слова Райан ни говорил, они были не в состоянии скрыть того очевидного факта, что он любит деньги ничуть не меньше, чем Винсент.
— Я иду спать.
— Доброй ночи, — сказал он.
Бабушка не сказала мне ни слова. Она лишь проводила меня взглядом, в котором промелькнуло испуганное, затравленное выражение.
Я поднялась к себе в комнату, залезла, поеживаясь, в ледяную постель и стала ждать, когда подействует снотворное. Ни горевать, ни плакать мне не хотелось. Требовалось одно: избавиться от душевной боли — хотя бы на время. Через четверть часа снотворное растворилось, проникло в кровь и в голове у меня затуманилось.
«Подожди немного, — говорила я себе, засыпая. — Бабушка старая, она скоро умрет. А до тех пор можно и помолчать, сохранить ее тайну. Не садиться же в самом деле старушке в тюрьму…»
Глава 10
Во сне я пыталась взобраться на огромного белоснежного жеребца. У него была такая гладкая, шелковистая шкура, что я всякий раз соскальзывала с его спины и падала в грязную лужу, которая издавала неприятный, резкий запах.
Я распахнула глаза, и видение исчезло. Но неприятный запах остался. Я с силой втянула в себя носом воздух. Пахло газолином.
Хотя вставать мне не хотелось, запах был слишком силен, и мне ничего не оставалось, как выбраться из-под одеяла и спустить ноги с постели, — необходимо было установить источник запаха.
«Что, черт возьми, происходит? — думала я, морщась от газолиновой вони. — Неужели Райан полил им сырые поленья, чтобы они лучше разгорелись?» Это происходило крайне редко, но я знала, что на кухне под раковиной всегда стоял бидончик на случай, если отсыреют дрова.
Впрочем, меня встревожил не только запах. Хотя ветер на дворе утих, в коридоре слышался какой-то странный звук, похожий не то на шепот, не то на вздохи крупного животного. Запах все усиливался — теперь к нему примешивался запах гари.
В свете луны я заметила, как сквозь дверную щель стали пробиваться серые клубы дыма.
«Боже мой — дым!»
Я выпрыгнула из постели, распахнула дверь и выскочила в коридор. Коридор был охвачен пламенем, ярким, как магниевая фотовспышка, а воздух напитан дымом и гарью. Огонь распространялся быстро, его острые желтые языки жадно лизали стены, потолок и стропила, поддерживающие крышу. Не прошло и секунды, как пламя набросилось на меня, словно дикий зверь. От дыма и нестерпимого жара у меня заслезились глаза, а волосы на голове стали потрескивать. Потом начал тлеть подол моей ночной рубашки, и я как безумная вбежала к себе в комнату и захлопнула за собой дверь.
Первым делом я устремилась к окну и стала что было силы дергать за оконную раму, пытаясь ее приподнять. Тщетно. Несмотря на все мои усилия, окно не желало открываться. В ужасе, не зная, как быть дальше, я схватила настольную лампу, вырвала из розетки вилку и, размахнувшись, запустила лампой в окно. Зазвенело разбитое стекло, и в окне образовалась порядочная дыра, сквозь которую я, как торпеда, вылетела наружу и рухнула в глубокий сугроб. Подол моей рубашки был объят пламенем, и снег подо мной зашипел, гася огонь и охлаждая мое разгоряченное, обоженное тело.
Кое-как выбравшись из сугроба, я подняла глаза на окно спальни, увидела дыру в стекле, полыхавшее у меня в комнате пламя и объятые огнем шторы. Из окна вырывались клубы дыма и снопами сыпались искры, какие бывают, когда зажигают бенгальские огни. Находившиеся внутри дома собаки лаяли как заведенные, а с противоположной стороны дома, там, где был вход на кухню, до меня доносились раскаты громкого смеха и чьи-то возбужденные восклицания.
