Комната была роскошная — три высоких окна, на потолке изящная лепнина с венками и факелами. Но эти чистые линии безнадежно портили чудовищные кусты роз на обоях и тяжелые плюшевые портьеры малинового цвета с золотой бахромой и шнурами — точь-в-точь занавес в викторианском театре. Вся комната до последнего фута была забита мебелью — рядом теснились несочетаемые столы в стиле Буля[101]и шифоньеры красного дерева; на хрупких узорчатых этажерках громоздились немецкие мраморные и бронзовые скульптуры; лакированные ширмы, бюро в стиле Шератона,[102]китайские вазы, алебастровые светильники, стулья и диваны всех форм, цветов и эпох наползали друг на друга, как растения в джунглях, борющиеся за существование. Это была комната женщины без вкуса и чувства меры, женщины, которая ни от чего не отказывалась и ничего не упускала, для которой обладание стало единственной опорой в мире, где ничто не вечно.
— Завещание может лежать или здесь, или в спальне, — сказала мисс Бут. — Я схожу за ключами.
Она открыла дверь справа. За ней на цыпочках двинулась мисс Климпсон, сгорая от любопытства.
Спальня выглядела еще ужаснее, чем гостиная. Маленькая электрическая настольная лампа слабо освещала огромную позолоченную кровать под длинными складками розового парчового балдахина, который поддерживали толстые золотые купидоны. В полутьме, куда не проникали тусклые лучи, вырисовывались безобразные шкафы, гардеробы и высокие комоды. На маленьком резном туалетном столике помещался массивный трельяж, а в чудовищном псише[103]посредине комнаты смутно отражались темные нагромождения мебели.
Мисс Бут открыла среднюю дверь самого большого гардероба. Дверь со скрипом отворилась, и сильно пахнуло франжипаном.[104]Видимо, в комнате ничего не менялось с тех самых пор, когда хозяйку поразили паралич и немота.
Мисс Климпсон бесшумно подошла к кровати. Под влиянием инстинкта она двигалась с кошачьей осторожностью, хотя было очевидно, что обитательницу комнаты уже ничто не испугает и не удивит.
Старое, очень старое лицо, такое крошечное среди груды подушек и простыней, казалось почти кукольным; невидящие глаза не мигая смотрели на мисс Климпсон. Лицо покрывала густая сеть мелких морщин, какие появляются на руках, если долго держать их в мыльной воде, но все глубокие морщины, которые вычерчивает жизненный опыт, успели разгладиться — мышцы уже давно не работали. Скукоженное личико вместе с тем выглядело припухшим. Мисс Климпсон оно напомнило почти сдувшийся розовый воздушный шарик. Дыхание, с тихим свистом вырывавшееся из вялых губ, только усиливало сходство. Из-под оборок ночного чепца выбилась пара сальных седых прядей.
— Подумать только, — сказала мисс Бут, — она вот тут лежит, а ее дух при этом может с нами общаться!
Мисс Климпсон внутренне содрогнулась, думая, какое совершает кощунство. Ей стоило огромных усилий тут же во всем не сознаться. На всякий случай она подтянула повыше подвязку с мыльницей, и резинка безжалостно впилась в ногу, напоминая о ее ужасных злодеяниях.
Но мисс Бут уже отвернулась и выдвигала один за другим ящики бюро.
Прошло два часа, а поиски были в самом разгаре. Буква «К» открывала необыкновенно богатые возможности. Мисс Климпсон потому ее и выбрала, и такая предусмотрительность полностью себя оправдала. При некоторой находчивости букву можно было приспособить к любому месту в доме, мало-мальски подходящему для того, чтобы спрятать бумаги. Что не относилось к классу кабинетов, кроватей, комодов, коробок, корзин или карточных столов, можно было назвать красным, коричневым или китайщиной,[105]а в крайнем случае — мебелью классического стиля, и поскольку все полки, ящики и отделения для бумаг были доверху забиты газетными вырезками, письмами и всевозможными сувенирами, очень скоро у следопытов разболелась голова и заныли спина и ноги.
— Я и не представляла, что может быть столько вариантов, — пожаловалась мисс Бут.
Сидевшая на полу мисс Климпсон устало согласилась. Волосы у нее на затылке безнадежно растрепались, а скромные нижние юбки были подвернуты чуть не до спрятанной мыльницы.
— Ужасно утомительно, да? — продолжала мисс Бут. — Не хотите прерваться? Я могу завтра и сама поискать. Мне неловко так вас эксплуатировать.
Мисс Климпсон задумалась. Если завещание найдут в ее отсутствие и тогда же отправят мистеру Норману Эркарту, успеет ли мисс Мерчисон добраться до бумаг прежде, чем они будут спрятаны или уничтожены? Неизвестно.
Нет, он его не уничтожит — просто спрячет. Если завещание перешлет мисс Бут, мистер Эркарт ни за что не станет от него избавляться: ведь уже есть свидетель, знающий о существовании документа. Но вот спрятать его на неопределенный срок он вполне способен — а сейчас время решает все.
— Ну что вы, я ни капельки не устала, — бодро заявила мисс Климпсон, выпрямилась и попыталась привести в порядок прическу, обычно очень аккуратную. В руках у нее была красная записная книжка, найденная в ящике одного из японских кабинетов,[106]и она принялась машинально перелистывать страницы. Ее взгляд зацепился за ряд чисел: 12, 18, 4, о, 9, 3, 15, и она вяло подумала: что бы это значило?
— Здесь мы уже все обыскали, — сказала мисс Бут. — Вряд ли что-то упустили, разве что тут где-нибудь есть потайной ящик.
— А может быть, завещание в книге?
— В книге! Боже мой, ну конечно! Как мы об этом сразу не подумали? В детективах завещания всегда прячут в книжки.
«Чаще, чем в жизни», — подумала мисс Климпсон, вставая и отряхивая юбку; вслух же она с живостью согласилась:
— Совершенно верно! А в доме много книг?
— Тысячи, — ответила мисс Бут. — В библиотеке на первом этаже.
— Надо же, не думала, что миссис Рейберн когда-то читала запоем.
— Вряд ли. Как мне объяснил мистер Эркарт, книги приобрели вместе с домом. Почти сплошь старинные тома в кожаных переплетах. Скука смертная.
Читать их невозможно — я пробовала. Зато отлично подходят, чтобы спрятать завещание.
Они вышли в коридор.
