— Конечно, подглядывала. А ты чего думал?
— Потрясающе. Доволен? А теперь нарисуй это снова поверх Голема. — Она разложила фотографии, как наперсточник свои причиндалы в конце Бродвея. — Не в точности, как было, но похоже. Слушайся меня. Используй те же краски, один в один.
— Я их выбросил.
— Успокойся, малышка.
— В помойку.
— На Лерой.
— В каком месте Лерой? — Она уже надевала кроссовки.
— Угол Лерой и Гринвич.
Завязала шнурки на второй кроссовке и была такова. Я следил за ней с пожарной лестницы. Хотя я часто смотрел, как она выходит на пробежку, я еще не разу не видел, как она бегает по-настоящему. При другой оказии мое нежное сердце забилось бы от такого зрелища: она мчалась по холодным серым камням, словно по поверхности гриля для гамбургеров, по прямой линии, как будто ее легкую, пружинистую челку тянули канатом. Но тогда, глядя вслед моей возлюбленной, моей помощнице, моему нежному смешному ангелу, я впервые испугался собственного самодовольства.
48
Что касается полового акта. Говорят: НЕ СМОТРИ В КАМИН, когда тычешь кочергой, и я тыкал в нее кочергой, Господи Боже, пылающие дрова, визжала и ВОПИЛА, как на ЛЕСНОМ ПОЖАРЕ, алеют разлетающиеся во все стороны листья, большой перерыв от выпивки до выпивки.
По правде говоря, БАРОНЕССА не принадлежала к СЛИВКАМ ОБЩЕСТВА. Не из тех, у кого дети в Сиднейской средней школе и тому подобное; если б Оливье не пошел на работу, я бы вовсе не заглядывал в «Дома Руссо». Но Оливье ушел на работу, прихватив свои пузырьки с ЛОРАЗЕПАМОМ и АДДЕРАЛОМ, хотя никакие ЛЕКАРСТВА не возвращали ему счастья и он постоянно ругал Марлену. Когда он разрыдался во время завтрака, я понял, что встал на сторону проигравшего, прости меня, Господи, благослови, хотелось бы мне быть лучше.
Я пытался уйти к Мяснику, а он не открыл мне дверь.
У меня появились НЕПОДХОДЯЩИЕ ДРУЗЬЯ, чья это вина? Художники театра и кино, Винни и Барон. Я навещал их со своим стулом, и они уговорили меня воткнуть сосиску в Баронессу. Сколько мертвых свиней изжарили в этой комнате. Никаких тебе ЛИЛИИ и РОЗМАРИНОВ, как в ВЫСШЕМ КЛАССЕ, когда Мясник оставался сидеть в машине, читая «НОВОСТИ ИСКУССТВА» и мечтая обнаружить в них свое утраченное имя.
Барон твердил, дескать, он меня уважает, но таскал деньги у меня из кармана, а заодно и ВАЛИУМ Оливье. Я был В ДЕЛЕ, как говорится, на самом пике, прилив нахлынул, понесло морские водоросли, крошечных рыбок, помилуй Господи. Тут Винни и Барон взяли АНТЕННУ с телевизора и стали тыкать мне в задницу. Чересчур далеко зашли. Комната была маленькая, сумрачная, шесть ночников горело, и я врезал Винни по его маленькому и ярко-красному ШНОБЕЛЮ, и он оставил ИЗВИЛИСТЫМ СЛЕД ваксы на обоях, низвергаясь, я хотел бы разделаться с Бароном КОФЕЛЬ-ПЛАНКОЙ, но я ведь не персонаж из «Волшебного пудинга», так что пришлось пустить в ход стул. Самозванная баронесса визжала, будто РЕЗАННАЯ СВИНЬЯ на заднем дворе дома в СТАРКВИЛЛЕ, МИССИСИПИ, откуда она явилась, вознамерившись стать танцовщицей, а росту в ней всего пять футов. Никогда не ударю женщину. Схватил свою одежку и ТАНЦУЕМ ВАЛЬС — РАЗ-ДВА-ТРИ — ПОКА.
Я уже заплатил Баронессе двадцать долларов, хватит им всем устроить очередную ВЕРЧЕРИНКУ на 24-й улице, Господи Боже, но пришлось спускаться с двадцатого этажа пешком, потому что ПОДЪЕМНИК, как говорят американцы, был забит людьми, которые толкались внутри и визжали. Я был счастлив. А теперь уже нет. Хотелось бы мне оказаться снова в Болоте, где нет ни единого подъемника, даже ЛИФТА нет, и самая высокая лестница из десяти ступенек, это в Пресвитерианской Церкви, вечная проблема занести гроб, СКОЛЬЗКАЯ, СЛОВНО КАТОК.
На пятом этаже я миновал комнату Винни, на двери табличка: «КИНОМУЗЫКАНТ „ЗАБЕГАЛОВКА ЧЕЛСИ“». Он был, что называется, ТРЯПИЧНИК, нарушал все правила ПРОТИВОПОЖАРНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ, навалив вдоль стены свои ФАНЗИНЫ и ЖУРНАЛЫ С ЖИРНЫМИ ЖОПКАМИ.
На втором этаже я остановился, чтобы одеться, в голове так и стреляло, мышцы тянуло, я пошел дальше, даже не подтянув свои новые носки от КАЛВИНА КЛЯЙНА, так и выскочил на Десятую авеню. Побежал, куда ехали под вечер все машины, потом сообразил, что не туда, поправил обувь и побежал обратно по Десятой авеню всю дорогу до Вестсайдского шоссе, там только передохнул. Отымейте меня во все отверстия, говаривал в таких случаях наш отец.
Можно было пойти в «Клуб Спорщиков», но смелости недоставало. Пришла пора отдохнуть от Оливье. У него выдался ТРУДНЫЙ ПЕРИОД, жует свои ПАТЕНТОВАННЫЕ средства, тянет через соломинку, нос у него стал красный, забит соплями, и веки сизые, точно синяки, или дикие орхидеи, если выразиться полюбезнее, и кожа вся дряблая, усталая, потому что никогда не видит дневного света. Плывет в призрачном море, медузы жалят, красные пятна проступили на руках и шее.
И каждую ночь одни и те же песни на магнитофоне. МУХИ ВЬЮТСЯ ВО РВУ. КРОВЬ НА ТВОЕМ СЕДЛЕ. Он был очень добр ко мне, всегда, возился со мной, платил за комнату, покупал мне одежду, сидел со мной и показал мне прачечные, с интересными людьми познакомил, с Принцами и Нищими, славный парень, но теперь мне было страшно.
Носки опять сбились в ботинках, но больше я не останавливался, чтобы их поправить, и пока добрался до Мерсер-стрит, ноги уже кровоточили невидимо в темноте.
Я нажал кнопку.
Мне ответили.
Слава Богу, слава Иисусу, благослови нас всех. Пусть бы даже Черный Череп ждал меня с плеткой или ремнем для правки бритвы, я ринулся вверх по темным ступенькам словно вомбат, возвращающийся к привычным запахам земли и корней.
49
Марлена добыла мои пять банок с красками из помойки на Лерой-стрит. Когда она вернулась в мансарду, ноги ее сверкали, но глаза затуманились то ли гневом, то ли горем, почем мне знать?
Мой Голем стоял на виду, повернутый так, чтобы сразу привлечь ее взгляд, как только она войдет, и я был уверен, что она уже оценила мое немыслимое творение, не только полотно 1944 года, аутентичность почерка, отважную композицию, но и тот факт, что эта картина упоминалась в книгах Лео Стайна и Джона Ричардсона. Тем не менее, она ни словечком не обмолвилась. Насрать, твердил я про себя. Насрать. Это случилось впервые.
Я должен рисовать поверх Голема, велела она, скрыть его, как археологическую подделку.
Насрать! Вот и второй раз.
Мы выпили виски. Я стал объяснять, почти спокойно, что не стану рисовать поверх Голема, губить его, да и не отыщут его никогда.
Она возражала, не приводя своих доводов. Прежде я не натыкался на твердый, искристый гранит ее упрямства. Но и ей не доводилось видеть Черный Череп под всеми парусами, в буре гнева.
И тут прозвенел звонок, и всегда-то кошмарный, однако я подумал: слава Христу. Набросил тряпку на мольберт, прислонил его к стене и распахнул дверь перед неизвестным посетителем, который сразу же, с пыхтеньем, пуканьем и громкими «боже мой», обернулся моим братом Хью.
