27-го я проснулся рано, принял душ и оделся. В восторге оттого, что мы отправляемся в путешествие вместе, я сидел на краешке кровати, словно ребенок в предвкушении чего-то взрослого в своей жизни, и ждал, пока Генри проснется.
Я даже немного утомился, так что прочел несколько рассказов Сомерсета Моэма, чтобы настроиться перед поездкой, и сделал запись в дневнике.
Около одиннадцати я услышал, как Генри застонал. Несколько мгновений спустя он нетвердой походкой вошел в мою комнату, рубашка обвязана вокруг лба, вместо все еще не нашедшейся маски для глаз. Увидев, что я сижу на кровати совершенно одетый, он открыл рот от удивления и в ужасе воздел руки к небу. Не остановившись и ничего не сказав, он прошел в ванную и пописал, предварительно спустив воду и оставив, как обычно, немного мочи на дне.
Вышел из ванной он менее ошеломленным.
– Хотите кофе? – спросил я. – Могу сходить и принести.
– Не могу принимать решения, еще чересчур рано, – ответил он.
Я терпеливо ждал, пока Генри оденется. Каждые пять минут он мелодраматически стонал, зная, что я слушаю. Когда он перестал стонать и оделся, я вышел на кухню, чтобы показать ему тостер и разнообразную еду, которую прислала тетушка.
– Этот тостер чистый, – сказал я. – Мы можем начать жизнь с чистого листа, не тревожась о тараканах и блохах.
– У нас с твоей тетушкой самые превосходные отношения, какие только могут быть у мужчины и женщины, – сказал Генри. – Она посылает мне подарки, и мы никогда не видимся.
– Вы могли бы с ней повидаться. Можно пригласить ее на ленч, – с надеждой предложил я.
– Нет. Это все разрушит. Мы в великолепной гармонии. Она идеализирует меня на расстоянии. Лучше так и продолжать. Не хочу разочаровывать ее.
Я не стал настаивать, и мы отправились в «Соль земли», чтобы набраться мужества перед экспедицией в Саутгемптон. Сели за свои обычные столики рядом друг с другом, и я спросил Генри:
– Как прошло Рождество у Вивиан?
– Она устроила обед на сто персон в бальной зале, – ответил он. – Собрались все кавалеры. Барбараш, тот самый, который пытается меня сместить. Спенсер Муни, беспринципный старый фрукт, который распространяет ужасные слухи. Ареш Фарман, сентиментальный перс в изгнании. Невилл Генри, обнищавший яхтсмен, он любит драже, и у него подагра. Невилл – единственный, кто мне нравится. По крайней мере, у него есть кое-какая душа. Ему нужны бесплатные обеды. У других двоих есть доход. Но из всех нахлебников я самый честный.
– Уверены?
– Ты бы посмотрел на остальных.
– Разве нахлебник может быть честным?
– Конечно! Я даю Вивиан счастье в обмен на еду. Приношу к ее ногам все свои таланты. Немного профессор. Не – много драматург. Немного бродяга. Немного психопат. Немного интеллектуал. Немного фашист. Немного коммунист. Немного роялист. Немного жиголо. Немного эскорт. Вот именно.
– Немного дополнительный человек?
– Нет, – сказал Генри, позабыв о том, что однажды сам сказал о себе, что он – дополнительный человек. – Я больше чем дополнительный. Я – важнейший!
Мы покончили с кофе и прошли несколько кварталов туда, где я оставил свой «паризьен». День был холодный, бессолнечный. Серые облака нависали низким потолком.
Мы сели в машину, и Генри широко улыбнулся и даже застонал от удовольствия. Ему понравились бархатистые велюровые сиденья. В конце концов он попал в мой «паризьен». Я гордился своей прекрасной машиной.
Когда мы подъехали к светофору на Первой авеню, привлекательная женщина лет сорока, в богатых мехах перешла перед нами дорогу.
– A quel destin inconnu se dirige-t-elle? – спросил Генри.
– Что это значит? – спросил я.
– К какой неизвестной судьбе она направляется? – ответил Генри. – Я всегда так говорю, когда вижу красивую женщину. Что с ней случится? Куда она идет? Откуда взялась?
Мы направились на север по проспекту Рузвельта. Справа от нас текла Ист-Ривер, которая вскоре должна была слиться с Гарлем-Ривер. Вода была темно-серой, волны высокими и порывистыми. Казалось, что ведешь машину вдоль океана. Я включил радио, чтобы послушать музыку. Оно было настроено на испанскую радиостанцию. Салон огласили цветистые звуки сальсы.
– Нельзя переключиться на что-нибудь такое, от чего коровы не дохнут? – спросил Генри, немедленно встревожившись.
Я переключил на классическую музыку, и он расслабился.
– Это FM и AM? – спросил он.
– Да, – сказал я.
– Quelle luxe…[16]Что за радио. Вот такие вы, американцы, с вашими радиоприемниками и машинами. Звучит так, будто пианист сидит на приборной доске. Я никогда не ездил на машине с собственным оркестром и двумя работающими дверцами… И никакого дыма!
Мне нравилось, что Генри хвалит мою машину. Я принимал это на свой счет. И он не критиковал мое вождение, что было совершенно правильно, поскольку я – превосходный водитель.
Генри хотел быстро проехать итальянские кварталы через Форт-Скайлер и просмотреть подъездные дорожки, не продает ли кто автомобиль, прежде чем направиться в Саутгемптон.
Поездка становилась немного безумной. Было уже за полдень, а мы все катались окольными путями. Солнце садилось в половине пятого, так что у нас было всего около двух световых часов, чтобы найти автомобиль, который Генри усмотрел два месяца назад, – к тому же, как он признался, он не был уверен в точном расположении этого автомобиля.
Я чувствовал себя Санчо Пансой, сопровождающим странствующего рыцаря Дон Кихота в его абсурдных приключениях. Дон Кихот думал о бессмертии, Генри думал об автомобиле, и оба были убеждены в истинности своих непрактичных методов достижения целей. Санчо много жаловался из-за того, что ему приходилось следовать за своим рыцарем, я же был счастлив сопровождать Генри, даже если наша поездка была безумием.
Когда мы подъехали к Форт-Скайлеру, Генри обозрел бесчисленные пустые узкие здания Бронкса и сказал:
– Посмотри на это! Все, что нужно сделать, – это пустить сюда бездомных и дать им малярную кисть. Но это срабатывает только в коммунистических странах. Единственное, что срабатывает… Но что мне за дело до подобных вещей?
– Потому что это отвлекает, и вам не приходится думать о собственных проблемах?
– Психологических проблемах или автомобильных проблемах?
– Психологических.
– Вот именно. Я никогда не заботился о самоанализе. У меня есть представление о том, что во мне таится, и самое лучшее – игнорировать это. Я рекомендую тебе делать то же самое. То, что нам действительно нужно, – это выбраться из Америки. Посмотри на эти здания. Страна умирает. Культура умирает… Просто нужно дать им умереть. Я могу думать только о России. Хочу вернуться в Ригу. Там можно получить бутылку шампанского за три доллара и комнату – за два.
