На ужин Елизавета Анатольевна, с недавних пор озабоченная и здоровым питанием (в результате чего муж с сыном стали питаться исключительно в ресторанах и кафе), решила подать свои фирменные блюда: суп-пюре из брокколи с сыром, внешним видом напоминавший испражнения младенца, отбивные из капусты и салат из кабачков.
– Что-то они опаздывают, – вздохнул Борис Иванович, брезгливо посматривая на супницу. Он подумал, что поступил очень осмотрительно, заскочив в кафе рядом с домом и откушав шашлычка.
– Может, и не придут, может, она уже передумала? Девушки – они такие ветреные! – поправила прическу Елизавета Анатольевна.
– О, вот и они, веди себя прилично, – прошептал Борис Иванович, услышав шум в коридоре.
– Хм, мог бы и не предупреждать. У меня благородство в крови, – парировала Елизавета Анатольевна.
Все экзамены в институте вместе взятые, первая встреча с Вачаганом и его семейством и куча других событий, при воспоминании о которых у Арусяк подкашивались ноги, не шли ни в какое сравнение с теми ощущениями, которые она испытала в ту минуту, когда входила в квартиру Тимофея, крепко сжимая руку возлюбленного.
– Добрый вечер, – прошептала она, зардевшись.
– Это мои родители: Борис Иванович и Елизавета Анатольевна, а это моя невеста Арусяк, – улыбнулся Тимофей.
– Очень приятно, – ответила Арусяк.
– Взаимно, – поджала губы Елизавета Анатольевна, бросив критический взгляд на будущую невестку.
– Присаживайся, Арусяк. – Борис Иванович улыбнулся девушке, явно одобряя выбор сына.
– Спасибо, – ответила Арусяк и присела на краешек стула, робко потупив взор.
Разговор наладился не сразу. Минуты три родители изучали Арусяк так, как будто она была не обычной девушкой, а инопланетным существом с тремя головами и фиолетовой кожей. Арусяк тоже осторожно поглядывала на женщину с прической времен Людовика Четырнадцатого и добродушного вида мужчину с густой седой бородой, пытаясь понять, произвела ли она на них впечатление, и если да, то какое. Молчание прервал Тимофей.
– Давайте ужинать, – предложил он.
– Давайте, – манерно ответила Елизавета Анатольевна и стала разливать суп по тарелкам.
От вида мутной зеленоватой цвета жидкости Арусяк, обожавшей мясо, в особенности шашлык и кебаб, стало слегка не по себе. Но будучи девушкой воспитанной, она прекрасно понимала, что отказ отведать угощение может обидеть хозяйку. Арусяк посмотрела в тарелку, взяла в руки ложку и зачерпнула немного супа.
– Кхм, – закашлялась Елизавета Анатольевна.
Арусяк подняла глаза и увидела, что женщина с башней на голове взяла льняную салфеточку, лежащую возле тарелки, расправила ее и постелила себе на колени. Арусяк смутилась, взяла свою салфетку и сделала то же самое. Елизавета Анатольевна в тот вечер манерничала, как никогда в своей жизни: промакивала губки салфеткой чуть ли не после каждого глотка, пилила ножом капустные отбивные и разрезала на мелкие кусочки и без того маленькие кабачки, аккуратно отправляя их в рот, каждым жестом демонстрируя свою принадлежность к высшему обществу. Арусяк следила за каждым ее движением, стараясь не пропустить ничего важного. Поведение Елизаветы Анатольевны в корне отличалось от тех правил, которые соблюдались в семье Мурадян, где достаточно было уметь пользоваться ножом и вилкой.
– Очень вкусный суп, спасибо. – Арусяк промокнула губы салфеткой, проглотив последнюю ложку варева, отвратительнее которого она никогда не ела.
– Он не только вкусный, но и полезный, – ответила Елизавета Анатольевна, и не успела Арусяк моргнуть глазом, как оказалась счастливой обладательницей еще одной тарелки отвратительного супа.
Предусмотрительный Тимофей, который сразу отказался от супа, поскольку хорошо знал, что это такое, ковырял вилкой в тарелке, совершенно забыв о приличиях, и посматривал на отца. Борис Иванович смаковал коньяк и рассматривал будущую невестку. Девушка нравилась ему все больше и больше. Когда же она героически проглотила вторую тарелку супа, Борис Иванович улыбнулся и подумал, что человек, съевший такое варево, да еще и похваливший его, достоин медали «За отвагу», а уж их сына – тем более.
Атмосфера стала менее напряженной, когда Елизавета Анатольевна предложила перейти в комнату и попить кофе. Арусяк уже спокойно вздохнула, понадеявшись, что самое страшное позади, если, конечно, в этом доме к кофе не подается брокколи, тушенная с медом, как Елизавета Анатольевна вдруг стала засыпать ее каверзными вопросами, к которым Арусяк совершенно не была готова. Вопреки всем ее ожиданиям, будущую свекровь не интересовали ни родственники Арусяк, ни ресторан Петра, которым она хотела похвастаться, чтобы собравшиеся понимали, что сын их берет в жены девушку вполне обеспеченных родителей, ни образование Арусяк и купленный диплом музыкальной школы. Елизавета Анатольевна осведомилась, знает ли Арусяк свою родословную, и если да, то до какого колена и не было ли в их роду представителей славных русских династий. Арусяк, наслышанная о том, что будущая свекровь превыше всего ценит в человеке титул и, если понадобится, вскроет ей вены, дабы убедиться в голубизне крови, призадумалась, посмотрела на Тимофея и решила, что небольшая ложь во благо не повредит. Набрав в легкие побольше воздуха, Арусяк неспешно и не без чувства гордости стала рассказывать о своих знаменитых предках до десятого колена, которые прославили не только свой род, но и всю Армению. Арусяк наплела такое, что Борис Иванович, доселе считавший, что знает историю Армении как свои пять пальцев, задумался и стал потирать лоб. Елизавета Анатольевна внимала Арусяк. Когда та закончила свою речь, записав в родственники и легендарного полководца Вардана Мамиконяна, и эпического героя Сасунци Давида, и композитора Комитаса, и даже художника Мартироса Сарьяна, чьи гены пробудились в тетке Офелии, глаза будущей свекрови загорелись, и она выпалила, что сгорает от желания познакомиться с родителями Арусяк как можно скорее. По сравнению с Настасьей, имевшей в своем роду одного сомнительного графа, Арусяк была благороднейшей изо всех смертных.
– Приходите к нам в гости, – предложила Арусяк.
– Обязательно придем, – улыбнулась Елизавета Анатольевна, провожая Арусяк.
– Ну, хорошая девушка, мне нравится! – воскликнул Борис Иванович, когда захлопнулась дверь за сыном и его будущей женой.
– Ты знаешь, а есть в этих картинах что-то сарьяновское, – прищурилась Елизавета Анатольевна, рассматривая «Арараты», купленные Тимофеем в тот день, когда он познакомился с Арусяк.
– Ты же говорила, что это мазня? – улыбнулся Борис Иванович.
– Нет, мазня, конечно, но что-то в этом есть.
Елизавета Анатольевна села в кресло и стала внимательно рассматривать картину.
Арусяк и Тимофей, счастливые, что встреча прошла без эксцессов, со всех ног бежали по направлению к небольшому кафе возле памятника Вардану Мамиконяну, где их должен был поджидать Вачаган, не подозревая, кого им предстоит там встретить. Пунктуальный Вачаган пришел на назначенное место ровно в девять часов и, предчувствуя, что влюбленные снова опоздают, заказал себе шашлык и бокал вина. Медленными глотками попивал он вино и думал о предстоящем разговоре с Петром, а самое главное – о том, как он будет объясняться со своими родителями, и мечтал, чтобы вся эта история закончилась как можно скорее и он улетел к своей возлюбленной Катеньке, которая накануне заявила ему, что готова ждать его еще неделю, и ни днем больше. Погруженный в мечтания, Вачаган не заметил Петра и Аннушку, которые стояли напротив кафе с каменными лицами и наблюдали за тем, как жених их дочери, с которым она пошла гулять, сидит в гордом одиночестве и распивает вино.
