1
Сошедший с ума Слевз метался от дерева к дереву, падал и прятал лицо в листве. Закрывал руками. Может, он и не сходил с ума, а просто заболел, забредил, но слова, которые он выкрикивал, можно было приписать только человеку с сильно развитой придремотой умственной части головы: «Сильней попыток носорогов бежать за утренней зарей… Мы пылью чествуем дороги и рубим дерево корой… Листвой, а на крышу, кто бы понимал! И завтра… Закройте все листвой, какого лешего! В заключение хотелось бы… Дверь откроет кто-нибудь?»
Так он кричал и, в жару, носился по глухому лесу, выйти из которого было уже невозможно. Не потому, что неизвестна дорога или нет сил, а потому что ничто не звало обратно. Не было теперь ни прошлого, ни будущего, а только – смутная память их существования. Но и она разбивалась вдребезги при виде равнодушных стволов хвойных и лиственных деревьев. Черных деревьев, поросших мхом с южной стороны. Стемнело.
Слевз споткнулся о какую-то паутинку и упал на землю. Он лежал и, широко распахнув глаза, рассматривал непонятно почему остановившегося муравья. Еще раз стемнело. И еще раз.
Потом ветер разогнал тучи, и неподвижно лежащего охотника, поэта, воспевающего любовь и носорогов, осветили взошедшая над холмами луна и тоненький, как волосочек, оранжевый месяц. Света было недостаточно, поэтому им помогало солнце. Только его было плохо видно, так как Солнце – это звезда, а звезды находятся за сотни динозавренных позвоночников от нашей планеты.
Слевз встал. Посмотрев на небесные светила, он спокойно, быстрым шагом пошел к тому месту, откуда начался его бег, остановился и долго не опускал глаз к земле. Смотрел вверх или в стороны.
Под его ногами, мирно и неестественно раскинув копыта и уши, лежал труп Доисторического Лося. На голове у него красовались широкие рога, а в боку – острые стрелы. Числом – три.
2
На Главной Опушке начинался пятисотый ежегодный праздник Очередной Неудачи.
О девочке уже никто не вспоминал, а отсутствие охотника объясняли тем, что он, видимо, маленько заблудился и подойдет позже. Решили начинать.
Тысячи фонариков, сделанных из Подручных Материалов и Чего Попало, осветили Опушку. Каждый держал их по нескольку штук, и каждый сам был как фонарик. Люди улыбались, кивали знакомым, насвистывали любимые песенки, даже залезали друг другу на плечи, а кто мог – разумеется, на голову.
Так наступила самая настоящая полночь, и на Говорительный Пень взобрался Луненадо.
– Эх! – сказал он так, чтобы все слышали. – Эх, ну и ночка, дорогие братья и сестры. Эх, повеселимся с подскоками!
Услышав про подскоки, все захлопали, заподбрасывали друг друга в воздух, а Луненадо, очень этим обрадованный, продолжил:
– Пятьсот лет – это вам не шмык-дрык, не тык-бык, не бук– хрюк! Пятьсот лет – это очень даже крупная дата! И не беда, что на этот раз ничего не вышло, выйдет в другой! Главное, что мы вместе, что нам весело и что скоро будет веселье с подскоками! Люди закричали еще громче. – Но, – вождь улыбнулся, – перед тем как начать веселиться, отдадим должное нашему Героическому Попытчику, нашему поэту! Все поняли, что сейчас будут стихи. Под общие возгласы равнодушного, почти воинственного одобрения к Говорительному Пню подбежал Тактих. Он достал лоскутик со стихами и задекламировал с выражением что-то из раннего Слевза:
Много странных дорог,
И зверья, и рыбья!
Например – носорог.
Эх, кручина моя!
Закрутилась ты так,
Что распутать – никак!
Я кручинюсь, а что
Делать мне? Ничего!
Только знай: я теперь,
Коль люблю, так одну!
Навсегда (словно зверь!)
Уменделлу люблю!
Все захихикали, но не очень, так как давно знали о неудавшемся романе охотника и дочери вождя. Культурная часть была окончена, и наступал сам праздник, большой, веселый – с фонариками. Еще мгновение, и в полной тишине будет сделан первый подскок. Его совершит сам Луненадо. Еще чуть-чуть и…
3
Теплые дождинки опали на щеки и ладони людей, словно это шел не дождь, а первый сентябрьский снег. Все вокруг стало незнакомо: лица, предметы, фонарики. Среди полной тишины слышался только едва различимый шорох: из стороны в сторону ходила и засматривалась на очарованных людей повариха Комудоба.
Это продолжалось недолго.
Когда все ожили, в центре опушки стоял Слевз и глядел на убитого Лося. Никто сначала не понял, что это за туча лежит у ног Героического Попытчика, куда это полным ужаса взглядом смотрят только что веселившиеся Тактих и Луненадо.
