Генрих заскользил по замершей девчонке, переехал на ее небольшие грудки, провел несколько раз по соскам Алиски, и грудки послушно затвердели. Девчонка, отвернув лицо от Генриха, чуть приналегшего на голую Алиску, простонала в ответ самое широкое и глубокое «А-а-а-ахххх!», какое Генриху только приходилось слышать.
Генрих знал, что у него чувствительные, теплые и нежные руки. Женщины часто говорили ему об этом. Сейчас руки Генриха были особенно внимательны, заботливы и нежны. Нестерпимо горячие, они по-хозяйски хватали животик Алиски, пропекали глубоко, до кости, фарфоровые Алискины бедрышки. Девчонка вздрагивала от его прикосновений.
«Девочка моя, дочка! — думал Генрих с волнением. Вернее, он не думал, эти слова блуждали в Генрихе. — Моя маленькая дочка, замерзшая без ласки папы Генриха. Бедное существо, папа Генрих не касался твоей щелки целую неделю…» — с этими мыслями растроганный Супермен спустился губами на девчонкин животик и потом ниже, разыскивая пальцами то, ради чего иной раз гибли царства и народы, а с другой стороны, это же можно купить себе за сто франков на рю Сен-Дени…
Язык Генриха целовал и облизывал нежные уголки Алиски, ее сходящиеся ножки, места вокруг ее щелки, но, горячий, он не спешил войти в саму щелку. Девчонка, он знал, сейчас, закрыв глаза, ждет прикосновения его языка к нежной, раздвоенной мякоти, ждет, подрагивая, как от озноба… Но язык Генриха все кружил и кружил вокруг, забирался даже в другое девчонкино отверстие, расположенное ниже, входил в него, преодолевая сопротивление, помимо воли Алиски, стянутых мышц его. Блуждая под животом девочки, всматриваясь в ее щелку и в заросли все еще бледно-красных волосиков хулиганки, Генрих обратил внимание, что только очень нежная кожа отличает это место у Алиски-подростка и взрослой женщины. Погрузив наконец один из пальцев в мокрую щель девчонки, Генрих поддел один краешек ее щелки и оттянул его. В разрезе обнажились ярко-красные и даже синеватые чуть-чуть Алискины ткани. Другая рука Генриха тоже легла на девочкину щелку и, промяв ее, как бы случайно и лениво, схватила другую половинку щелки и так же оттянула ее в другую сторону…
Все бесстыдство внутренностей выглянуло теперь на Супермена, и он, возбужденный открывшейся ему неприятной мякотью, скрытой, оказывается, в глубине тоненькой и слабенькой Алиски, первый раз провел горячим языком по ее тайнам.
«Гибли царства и народы… — повторял про себя Супермен, все быстрее и быстрее касаясь языком вспухших кусочков ткани в самом верху Алискиной щелки. — Царства и народы…»
Когда после долгой Алискиной агонии, сопровождающейся совсем не девочкиными криками, Супермен ввел в то же самое отверстие свой член, ему уже было понятно, почему они гибли…
63
«Эта ночь ужасна или прекрасна, что одно и то же», — решил Супермен, немного, но все же наблюдая за приговоренным природой к смерти Генрихом и его последней ночью с существом противоположного пола…
Два оргазма удалось ему выжать из своего измученного болезнью тела. Третьего не получилось, как Генрих ни старался, и член его в конце концов совсем отказался слушаться… Очевидно, мышцы члена, связанные внутри Супермена с его желудком, не могли напрягаться дольше определенного времени, обессилели.
Не знающая ни о предстоящей им вечной разлуке, ни о смертельной болезни Генриха, Алиска лежала, тяжело дыша, на спине, открыв ноги широко и совсем бесстыдно, и ждала от Генриха действий. Когда Супермен опять было потянулся к скользкой и истекающей Алискиным соком и спермой Генриха широко разведенной щелке ртом и коснулся Алиски языком, она проныла недружелюбно: «Тебя, тебя хочу! Тебя!» — что, без сомнения, означало требование не губ и языка, но члена Генриха…
— Я не могу, бэби, I am sorry, — прошептал Генрих и пожалел об этом. Девчонка выгнулась, как кошка, упершись в постель головой, приподняла таз и, поводив им из стороны в сторону перед Генрихом, опять рухнула на постель…
— Ну что же ты, — Генрих увидел, что лицо ее искривилось в гримасе неудовольствия и почти злого плача. — Я хочу тебя.
Природа еще раз смеялась над Генрихом, в последний раз желая его унизить. Нужно было удовлетворить девчонку…
Генрих встал, прошептав: «Я сейчас, бэби!» — и вышел в ванную комнату, где среди прочих предметов туалета разыскал черную длинную коробку с удобно скрытым внутри искусственным членом, и, захватив коробку, вернулся в спальню…
А что он еще мог? Расписаться в своем бессилии? Ждать, пока возбуждение девочки спадет, плоть ее успокоится? И оставить Алиску в вечном неудовлетворении, потому что эта была последняя ночь и последний раз… И другого раза уже не будет.
— Он большой и страшный, — прошептал Генрих, становясь на колени над девчонкой, переступив для этого через ее живот одним коленом, становясь лицом ко все еще широко разведенным ногам ее. — Но у нашей девочки совсем не такая маленькая дырочка… Совсем не маленькая. — С этими словами Генрих прислонил розовую головку искусственной резины к месиву мокрых половых губ и осторожно как бы ввинтил головку члена в девочку. Невероятно, но огромная, скорее лошадиная, чем человеческая, головка с пупырышками, специально оставленными на резине для того, чтобы усилить возбуждение царапанием внутри женщины, вошла в скользкую Алиску, и ее писька уже крепко обнимала ствол члена. «А-а-а-а-а-а!» — только и выдохнуло длительно дитя.
И Генрих первый раз вдвинул чуть-чуть член в девочку. И опять потащил член обратно. И опять чуть вдвинул. И опять потащил…
В свете уличного фонаря, падающего из неплотно зашторенного окна, Генрих мог видеть свою руку, обхватившую толстую, специально грубо срезанную резину члена ровно посередине, другой конец тяжело падал из кулака Генриха на матрас, если бы у него была еще одна самочка, свободный конец можно было бы поместить в нее, сейчас же он пустовал… Еще Супермен видел, как Генриху нелегко двигать чудовищем внутри девчонки, нелегко все более убыстрять темп, надеясь, что возбуждение от громадного монстра во влагалище самочки-подростка наконец достигнет невероятной степени, и она разразится спазматическими волнами оргазмов, как бывало всегда, когда Генрих использовал искусственный член.
«Девчонка стала куда более выносливой», — подумал Супермен, в свое время ему требовалось куда меньше времени для того, чтобы вызвать долгий, сопровождаемый громкими криками, стонами и конвульсивными движениями детских ног Алиски по постели оргазм. Сейчас все тело Супермена сводило судорогой, рука его устала и затекла. Время от времени ему приходилось менять руку, и темп движения резинового чудища внутри влагалища девчонки менялся тоже, на что она жаловалась своеобразно — изменялась тональность ее непрерывных стонов, стоны утончались, маленькое животное писклявило под Генрихом… И только когда Супермен опять ловил нужный темп, стоны возвращались на их прежний хриплый и глубокий диапазон.
Когда наконец девчонка кончила, сводя и разводя ноги вокруг монстра, хрипя и шипя, и выталкивая толчками из себя розовую дубину, Генрих понял, что он испортил существо на всю жизнь… «Куда она пойдет после этих оргазмов? — подумал он внезапно. — Какой мужчина будет в силах удовлетворить ее обычным образом?» Открытие это вызвало в Супермене вначале горечь, а потом вдруг какое-то злое торжество, направленное не против девочки, а против мира, в который он запустил, быть может, Лилит, кто знает?..
