– Нет, у моряка несладкая жизнь. Знаете, мистер Эрф, меня всю жизнь преследуют несчастья. Самые ранние мои воспоминания – о том, как меня ежедневно избивает какой-то человек, не мой отец. Потом я удрал и работал на парусниках в Бордо. Знаете Бордо?
– Кажется, я в детстве бывал в Бордо…
– Наверно, бывали… Вы эти вещи понимаете, мистер Эрф. Впрочем, такой человек, как вы, – образованный, воспитанный и прочее такое – не знает, что такое жизнь. Когда мне стукнуло семнадцать лет, я приехал в Нью-Йорк. Ничего хорошего… Я думал только об удовольствиях и веселой жизни. Потом я опять попал на корабль и побывал всюду, в самом аду. В Шанхае я научился говорить по-американски и принюхался к трактирному делу. Возвратился в Фриско и женился. Теперь я хочу быть американцем. И все-таки я несчастный человек… До женитьбы я жил с моей девочкой целый год вместе, и жил замечательно, а когда мы поженились – все пошло прахом. Она издевалась надо мной, называла меня французиком, потому что я плохо говорил по-американски, гнала из дому… Ну, я и сказал ей, чтобы она убиралась к черту. Забавная штука – человеческая жизнь.
J'ai fait trois fois le tour du monde
Dans mes voyages, —
пропел он низким баритоном.
Кто-то положил руку на плечо Джимми. Он повернулся.
– Элли, что случилось?
– Со мной тут один сумасшедший. Вы должны мне помочь избавиться от него.
– Позвольте вам представить Конго Джека. Вы должны познакомиться с ним. Он хороший человек. А это – une très grande artiste,[146]Конго.
– Не угодно ли анисовой, сударыня?
– Выпейте с нами… Теперь, когда все ушли, тут очень уютно.
– Нет, благодарю, я пойду домой.
– В разгар вечера?
– Хорошо, я останусь. Только вам тогда придется заняться моим сумасшедшим спутником. Слушайте, Херф, вы видели сегодня Стэна?
– Нет, не видел.
– Он не пришел, а я ждала его.
– Я бы хотел, чтобы вы отучили его пить, Элли. Меня это начинает беспокоить.
– Я не нянька.
– Я знаю, но вы ведь понимаете, что я хочу сказать.
– Ну а что же думает наш друг о войне?
– Я не пойду воевать… У рабочего нет родины. Я приму американское гражданство… Я служил когда-то во флоте, но… – Он хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Moi je suis anarchiste, vous comprenes, monsieur?[147]
– Но тогда вы не можете быть американским гражданином.
Конго пожал плечами.
– Он мне очень нравится, он интересный, – шепнула Эллен на ухо Джимми.
– А вы знаете, почему они воюют?… Чтобы рабочие не сделали революции… Война отвлечет их. Вот потому-то Вильгельм, и Вивиани,[148]и L'Empereur d'Autriche,[149]и Крупп,[150]и Ротшильд,[151]и Морган, все кричат: «Давайте войну!» И что же они делают прежде всего? Они убивают Жореса, потому что он социалист. Правда, социалисты изменили Интернационалу, но все же…
– Но как же они могут заставить людей воевать, если те не хотят?
– В Европе люди были рабами тысячи лет. Не то, что здесь… Я уже раз был на войне. Очень забавно! Я держал бар в Порт-Артуре, совсем еще мальчишкой. Это было очень забавно.
– Я бы хотел быть военным корреспондентом.
– А я могла бы быть сестрой милосердия.
– Быть корреспондентом – хорошая штука… Сидишь себе, пьяный в лоск, где-нибудь в Америке в баре за тысячи миль от сражения.
Они рассмеялись.
– А мы разве не за тысячи миль от сражения, Херф?
– Правильно! Давайте лучше потанцуем. Вы уж меня простите в случае чего – я очень плохо танцую.
– Я толкну вас ногой, если вы собьетесь.
Когда он обнял ее, его руки были как из гипса. Высокие серые стены с грохотом рушились внутри него. Он парил, как воздушный шар, над благоуханием ее волос.
– Следите за вашими ногами и двигайтесь в такт музыке. Двигайтесь по прямой линии, в этом весь секрет.
Ее голос резал воздух, как тонкая, острая, гибкая стальная пила. Локти, лица, выпученные глаза, жирные мужчины и тонкие женщины, тонкие женщины и жирные мужчины вертелись вокруг них. Он был крошащимся гипсом, что-то болезненно грохотало в его груди, она была сложная стальная зубчатая машина, ярко-белая, ярко-синяя, ярко-бронзовая в его руках. Когда они остановились, он почувствовал, как ее грудь и бедро плотно прижались к нему. Он, как скаковая лошадь, вдруг наполнился кровью, дымящейся потом. Ветерок, подувший из открытой двери, вымел табачный дым и спертый розовый воздух из ресторана.
– Херф, я хочу взглянуть на коттедж, где произошло убийство. Поведите меня туда, пожалуйста.
– Я видел достаточно мест, где совершались преступления.
В вестибюле перед ними вырос Джордж Болдуин. Он был бледен как мел, его черный галстук сполз набок, ноздри его тонкого носа, испещренные маленькими красными венами, раздувались.
– Хелло, Джордж!
Его голос хрипел прерывисто, как клаксон.
– Элайн, я искал вас. Я должен поговорить с вами… Может быть, вы думаете, что я шучу?… Я никогда не шучу.
– Херф, простите, пожалуйста, на одну минуту… Ну, что случилось, Джордж? Вернемтесь к столу… Джордж, я тоже не шутила… Херф, будьте добры, наймите мне такси.
Болдуин схватил ее за кисть руки.
– Довольно вы играли мной, слышите? Когда-нибудь вас пристрелят. Вы думаете, что мной можно играть, как любым сопливым щенком?… Вы не лучше любой панельной проститутки.
– Херф, я просила вас пойти за такси.
Джимми закусил губы и вышел.
– Элайн, что вы намерены делать?
– Джордж, не приставайте ко мне.
Что-то никелевое блеснуло в руке Болдуина. Гэс Мак-Нийл ринулся вперед и схватил его за кисть своей огромной красной рукой.
