— Дружище, я Эрнст Штольпе из Седьмого альпийского полка[76], буйнопомешанный, в подтверждение чего имею документы; вот, посмотри.
Он протянул мне свидетельство — в сущности, столь надежное «разрешение на охоту», о каком любой солдат в здравом уме осмеливался только мечтать:
«Обер-ефрейтор Эрнст Штольпе, Седьмой альпийский егерский батальон, признан серьезно повредившимся рассудком вследствие трех тяжелых травм головы. Ни в коем случае не должен использоваться на тяжелых работах или носить тяжелое снаряжение, особенно стальную каску. В случае приступа его следует немедленно отправить в ближайший военный госпиталь.
Гарнизонный лазарет № 40, Париж.
Главный врач доктор Ваксмунд».
— Дружище, это же просто «хайль Гитлер», разве не так? Ты, полагаю, не сумасшедший? Если да, никому не говори, двум в одних охотничьих угодьях делать нечего. Я развожу письма всяким идиотам в штабах и военных городках. Когда хочу немного отдохнуть, даю какому-нибудь офицеру в морду, любезно улыбаюсь ему и показываю свидетельство. Тут меня отправляют в госпиталь. Когда получишь разрешение вставать, покажу тебе Франценбад, Эгер и Прагу. Хочешь послушать, как я попал в этот цирк?
— Да, расскажи, — ответил я. И тут вспомнил, что не улыбался уже несколько недель. Я отправил Барбаре телеграмму, она приехала и оформила перевод, чтобы остаться во Франценбаде и ухаживать за мной, но душевное состояние у меня не улучшилось. Я был совершенно апатичным, безучастным, и Барбара очень беспокоилась.
— Тогда открой уши и слушай, голубок, — заговорил Штольпе. — Первый раз мне досталось во Франции. На железнодорожных путях лежало дерево, и я получил по затылку. Трещина в черепе. В госпиталь. Потом выписали. Недели через две учу одного парня, как следует ездить на мотоцикле. Выпустил руль, и будь я проклят, если кто-то не поставил забор у меня на пути. Я взлетел в воздух, будто снаряд, и приземлился в железную поилку для скотины. Она выдержала удар. Я — нет. Новая трещина в черепе плюс сломанная ключица. Выписывают без свидетельства. Проходит полтора месяца, и я опять там. Получил по башке оглоблей. Ну, говорю себе, теперь я должен добиться своего; только ты не представляешь, как трудно получить свидетельство, что у тебя винтика в голове не хватает. У хорошего немецкого солдата не может не хватать винтика. Видимо, потому, что у большинства хороших немецких солдат, которых я встречал, не хватает нескольких винтиков. Ну, что ж, подходит время выписываться, но я хочу довести свое дело до конца. Начал с того, что сломал нос одному врачу. Видел бы ты потом его рыло; он даже плакал, уверяю тебя. «Нравится? — вежливо спрашиваю. — Моя фамилия Штольпе». Только это не сработало. Ладно, думаю, нужно действовать погрубее; и однажды говорю старшей медсестре, увядшей старой деве лет пятидесяти: «Снимай панталоны, Клеопатра; хочу потолковать с тобой». Это тоже не сработало; думаю, она надеется до сих пор. Ничего, сказал я себе, хороший немецкий солдат никогда не сдается. Что мне нужно, так это молоток. В общем, обзавелся я молотком и стал ждать, когда время настанет. Потом однажды вижу, что настало; иду к майору. Вежливо приветствую и восхищаюсь его личным кабинетом. Потом часами, изящными, золотыми. Спрашиваю, крепкие ли они. Этот тип не отвечает, лишь изумленно смотрит. Я подмигиваю, достаю молоток и бью по часам. Нет, говорю, они были совсем не крепкими. Я вытираю боек молотка, а майор тем временем звонит в свой звонок. Дешевое дерьмо, презрительно говорю и даю ему десять пфеннингов. На лотерейный билет, говорю, чтобы выиграть новые часики. Вбегает половина госпиталя, но я тихо спускаюсь на кухню и там подмигиваю девочкам. Ну и жарища же здесь, говорю. Открыть окно, красавицы? И достаю молоток: восемь стекол. Теперь у вас будет немного воздуха, а, девочки? Потом швыряю в суп свои носки, три носовых платка, половую тряпку и спрашиваю, не могут ли. они заодно постирать их для меня. Тут, наконец, свидетельство мне выдали.
Я так и не смог понять, насколько Штольпе ненормален; но его понимание приятного и полезного было безупречно; Барбара очень радовалась тому, что он взял меня под свое крылышко и ободряет своими безумными идеями, которые обладали невероятным свойством приводить к раздобыванию госпитального спирта.
Когда я обрел способность вставать, мне дали кресло-каталку, потому что я был все еще почти парализован, и Штольпе с удовольствием возил меня. Кресло оказалось очень кстати, особенно когда мы отправлялись в театр или в другое место, где требовалось стоять в очереди. Штольпе прямиком ввозил меня в один из проходов, потом садился рядом; там как раз хватало места для двоих.
Кроме того, мы очень развлекались, когда кто-то третий возил нас по красивым улицам Эгера или Праги, а мы сидели бок о бок, с улыбкой принимая сочувственные взгляды молодых дам. Это привело к тому, что нас однажды пригласили на большую вечеринку, где присутствовало несколько пожилых немецких и словацких офицеров. Они и светские пражанки растрогались чуть не до слез, увидев нас, удобно сидевших в одном кресле: Штольпе в серо-зеленом егерском мундире, с громадным эдельвейсом на кепи, и меня в черной форме танкиста, с беретом набекрень. Чего только они не старались сделать для нас! Наши карманы были набиты всевозможными деликатесами, которыми мы потом поделились с другими пациентами в палате. Они даже сфотографировали нас на память о том случае, когда егерь и танкист сидели в одном кресле.
Однажды нам не повезло — несколько этих добросердечных матрон увидели меня и Штольпе в импровизированных гонках на креслах-каталках, только тут Штольпе не сидел в кресле, а бежал, толкая его, со всех ног. После этого нас больше не приглашали на вечеринки.
Когда потребовались деньги и развлечения, Штольпе позвонил своей подружке, жене штандартенфюрера СС, жившей в Нюрнберге.
— Привет, моя старая услада, — радостно закричал он в телефонную трубку, заставив всех в почтовом отделении обернуться к нему. — Как там этот бродяга? Дома он? Нет? В России, да? Самое место для него! Слушай, старая кобыла, я узнал одну новую позу, и если тебе интересно, давай, приезжай. Но эта поза требует большого напряжения, так что, если не сможешь привезти чего-то очень укрепляющего, можешь не беспокоиться. Только не вези этого портвейна; я всегда говорил, что бродяга купил скверную партию. Сама его пей. Ну, я не могу болтать с тобой весь день. Жду в два тридцать две.
И вместо того чтобы положить трубку, бросил ее, она болталась, и несколько секунд из нее раздавался протестующий смех. Две девушки засмеялись, все остальные в этом скучном месте с трудом скрывали веселье. Потом мы встали в очередь, купили почтовую марку, и Штольпе прилепил ее на лоб полицейскому. Тот воспринял это добродушно.
К моему удивлению, на другой день в самом деле приехала пожилая супруга штандартенфюрера, привезла множество купленных на черном рынке бутылок и лакомств. Они с Эрнстом провели два часа в номере отеля, потом он отправил ее обратно в Нюрнберг, сославшись на нехватку времени. После ее отъезда вся палата напилась вдрызг винами и ликерами, которые она привезла.
