Гаврила посмотрел на чистого дурака и тяжко вздохнул, видя в нем отражение и своей судьбы. Он был расстроен и зол. Наступало самое нелюбимое время дня. Тень его скорчилась в черное пятно и липла к ногам. Масленников недовольно поглядывал то на небо, то себе под ноги, но жаловаться было некому. Он попробовал пойти спиной вперед, но тень от этого лучше видно не стало, и Гаврила пошел как все люди.
После того, что произошло у поляниц, острота потери княжны притупилась. Даже Исин теперь не убегал вперед, а понурясь брел вместе со всеми. Шли как в воду опущенные. Никто не шутил, не смеялся. Даже вечно веселый дурак обнаруживал истощение сил. Избор, искоса поглядывал на товарищей, понимал, что все они думают об одном и том же. Сам он не переживал унижения, как Гаврила, но его злило, что потеряно столько времени. Ханукка за эти длинные дни ушел так далеко вперед, что догнать его он уже не мыслил. Наверняка тот уже добрался до кагана, а попасть к тому во дворец будет посложнее, чем догнать Ханукку не имея лошадей и не зная дороги… Да и вообще было бы не худо узнать сколько дней они провели в женских объятиях.
Солнце спустилось чуть ниже и через редкие еще кроны березок поливало людей теплом не сверху, а сбоку. Гаврила перевернулся и пошел спиной вперед.
— Не чуди — сказал Избор раздраженно — Иди по-людски.
— Что цепляешься?…Ты же знаешь — у меня зарок.
Спиной Гаврила отодвинул ветку и она, вернувшись на тропу, едва не выбила глаз Избору.
— Небось, когда там тобой пользовались о своей тени и не вспоминал — злорадно заметил Избор. — Нагрешил…
— Нет знания — нет греха — хладнокровно ответил Гаврила. За этими словами сквозила мудрость христианских проповедников. — Обидно только уж больно это все не по-христиански.
— Нашел о чем жалеть. Мне другое обидно — сказал Исин — Ничего не помню. Даже пожалеть не могу, что все кончилось. Может, у кого, что в голове осталось, а? Расскажите…
— Язычники. — сказал Гаврила — Греховодники. Все вам бесов тешить…
— Не помнишь, так молчи — зло сказал Избор.
Исин попал в самую точку. Несколько дней каждым из них пользовались, как вещью для удовольствия, а в голове ни у кого ничего не осталось. Или почти ничего. Избор закрыл глаза и напрягся, пытаясь выудить из головы что-нибудь путное, но тщетно. Такое близкое прошлое было скрыто от него завесой текучей воды, сквозь которую пережитое виделось неясными тенями — женские ноги, разбросанная по полу одежда и розовый сосок перед глазами. Были ли это свежие воспоминания, или они всплыли из времен его Константинопольских приключений, сказать он не мог. В Константинополе живали разные женщины, и там тоже бывало по-разному….
— Я ноги помню — сказал Избор нарушая тяжелое молчание.
— Ноги и я помню… — задумчиво сказал Исин, разглядывая стройные березки.
— Мужские, или женские? — ревниво спросил Избор.
— Я их только до колен помню — вздохнув сказал Исин — А кто их до колен разберет чьи они?
Они замолчали. Замолчал и Гаврила. Говоря что ничего не помнит он кривил душой. В его памяти отложился пиршественный стол, женские лица с остервенением кричавшие что-то и могучая женская фигура рядом. Потом появились какие-то мужики… Худые, с безумно горящими глазами они плясали под жадными взглядами женщин, постепенно освобождаясь от одежды, и в воздухе росло ощущение напряжения, грозившего превратить пир, то ли в драку, то ли в Содом и Гоморру…
Потом в памяти был провал, который мог вмещать в себя все что угодно…. Гаврила посмотрел на друзей. Те шли, понурив головы, стараясь вспомнить хоть что-нибудь…
Воспоминания, наверняка приятные (откуда им быть другим-то?) скрывались где-то в черепе, но как добраться до них?
— Кто бы в голове пальцем поковырял. — пробормотал Исин.
— К волхву бы сходить…
— К священнику, чтоб грехи отпустил. — мрачно откликнулся Гаврила — Вот закончу это дело — и в монастырь, грехи замаливать.
Исин не утерпел и сказал.
— Странный вы народ, христиане. Разве это грех? Это же удовольствие!
— Это если помнишь — сказал Избор — А если нет? Одно все же хорошо.
Он дождался вопросительно взгляда Гаврилы и пояснил.
— Дурака они все-таки отмыли.
Они сделали несколько шагов, и Масленников встал.
— Тихо! — сказал Гаврила. Кусты чуть треснули, когда он взмахнул рукой и он зашипел сам на себя.
— Что там? — спросил Избор. Он шел последним и ничего кроме листьев и трех с половиной спин перед собой не видел.
— Стоит, стерва…
Он вытянул голову, но кусты были густыми и за листьями, а спины широкими и он ничего не увидел. Только яркий свет, что струился между листьев, говорил, что впереди поляна.
— Что, еще бабы, что ли? — осторожно спросил Исин.
— Избушка.
Избор нажал на плечо и Гаврила все-таки сел. В отверстие, проделанное им была видна веселенькая полянка, а на ней — избушка. Обычная лесная избушка из почерневших от времени бревен. Все было в ней обычным, кроме куриных ног, что подпирали ее снизу. Тропинка, ведущая их по лесу, пробегала как раз между них.
— Что это? — спросил Исин — Кто раньше это видел?
— Сотник, а не знаешь — укорил его Гаврила. — Хотя… Если уж ты женские ноги с мужскими путаешь, так куда тебе куриные от гусиных отличить. Дело простое — изба на куриных ногах.
Исин присмотрелся к ней внимательнее. Изба была как изба, только, конечно, ноги вот…
— А что там? Пчелы?
Избор тихо засмеялся.
— Это дом лесного волхва.
— А он злой или добрый? Может у него еда есть?
— Для себя — то есть, а вот для нас… Сходи узнай — сказал Гаврила — Может он не просто добрый, а еще и баба…Еще чего даст.
— Даст… — Исин утерся рукавом не отрывая глаз от избушки — Хватило бы рук, что бы унести все, что дадут.
Избор уже сделавший первый шаг на поляну посоветовал полуобернувшись.
— Еже ли что — штаны снять придется. В штаны много войдет…
Они шли не быстро и каждый цепко держал Избушку своими глазами. Избор размахивал руками, Гаврила поглаживал кулак и только Исин сжимал рукоять сабли. Избушка выглядела вполне мирно, словно первый дом затерянной в лесу веси. Все казалось, что еще несколько шагов и послышатся обычные деревенские звуки — мычание коров, скрип колес, человеческие голоса. Но они прошли почти половину пути, а ничего подобного не случилось.
Остановившись в пяти шагах они встали перед ней, словно загонщики, наконец-то догнавшие зверя.
Избор прошелся перед ней, стараясь держаться подальше от двери. Избушка стояла спокойно, не вертелась, словно и не сделали ее Боги с ногами.
