Конура была крошечной, к окну приварена решетка, с потолка сыпалась каменная крошка. На полу валялось вонючее тряпье, служившее постелью таким же пленникам, побывавшим здесь до них. Чахлый свет, проникавший снаружи, делал узилище еще более отвратительным.
Мурманцев усадил Стефана на тряпье и сам опустился рядом. До рассвета было несколько часов.
Коулмен проверил прочность решетки на окне и двери, запертой на засов. Потом влез на подоконник, изогнувшись, ощупал сыплющийся потолок. Спрыгнул, отряхнул руки и сел на корточки у стены. Несколько минут в конуре стояла тишина. Снаружи слышались отдаленные шаги, голоса. Проехал грузовик.
— Никогда не думал, что попаду к этим грязным ублюдкам, — спокойно, без всякой злости сказал Коулмен. — Сколько нас здесь продержат? От этой вони и жары с ума можно сойти.
— По традиции воины узкой тропы уходят в божественное Ничто на рассвете, — ответил Мурманцев. — Но для нас этот рассвет может прийти не сегодня и даже не завтра. А, например, через неделю.
Спустя пять минут Коулмен заговорил снова:
— Значит, мы — их билеты в рай.
— Что-то вроде.
— А если я перестану быть неверным и приму их религию? Я уже не буду билетом в рай?
— Это будет не чистое волеизъявление, а под страхом смерти, от которого необходимо отрешиться, — объяснил Мурманцев. — Так что не считается.
Коулмен плюнул всердцах и опять замолчал.
— А этот ребенок, — он поднял голову, — может нас спасти?
Мурманцев посмотрел на Стефана. Мальчик лежал неподвижно, как обычно в темноте.
— Вряд ли.
— Чертова скотина, — чуть погодя выругался Коулмен.
— Кто? — не понял Мурманцев.
— Пилот. Голем. Мерзкая тварь.
— Голем, — повторил Мурманцев. — Это правда?
Имперские спецслужбы располагали только отрывочными сведениями о том, что в Урантии идут опыты по выведению новой породы людей. Агентам разведки никак не удавалось подобраться ближе к сердцевине этой тайны.
— Да, — глухо произнес Коулмен. — Им удалось. Не знаю как, но удалось. Это генетика. Они генетические уроды. Только наполовину люди. И наполовину глиняные бревна. Я слышал, големов второго поколения вынашивали обезьяны. Потом от них брали генетический материал. Эти, которых ты видел, третье поколение. Их рожают обыкновенные бабы. Только оплодотворение искусственное. Естественным способом они с нами не скрещиваются. Но их уже тысячи. Они растут быстрее. Тупы и нетребовательны. Послушны, как скот. Ничем не болеют. Скоро они вытеснят нас. Останутся только избранный народ и они.
— Почему он назвал тебя братом?
— Понятия не имею.
— Он не выглядит тупым. И не такой уж послушный — продал своего хозяина. Чтобы спланировать такое…
— Некоторые из этих выродков имеют кое-какой интеллект, — перебил Коулмен. — Но я думаю, в следующем поколении они все сравняются. А для того чтобы управлять самолетом, сейчас много ума не требуется. Простые навыки. Этому они легко обучаются.
— Почему ваши женщины соглашаются вынашивать их?
— А кто их спрашивает? — усмехнулся Коулмен. — Это закрытый проект. Население не в курсе. В центрах искусственного оплодотворения в карту не вписывают, что донор — голем. Да еще программа социальной занятости. Безработных заставляют рожать за деньги.
— Тогда пилот в самом деле может быть тебе братом.
— Заткнись. Моя мать давно умерла. У нее не было других детей.
— Двоюродным. Или троюродным.
— Я же сказал — нет, — отрезал Коулмен. — Даже если какая-нибудь дура-родственница и произвела этого ублюдка, он мне не брат.
— Даже если это поможет тебе не стать «билетом в рай»?
— Даже. Тема закрыта, слышишь, ты, русский?! — прокричал Коулмен.
— Хорошо, закрыта, — согласился Мурманцев.
Разговор прервался. Снаружи, на улице, тоже все стихло. Только насекомые громко орудовали своими скрипками.
Но, видно, Коулмену все же не давала покоя мысль о големе.
— Это экономика, — сказал он вдруг.
— Что?
— Новая раса. Они вывели ее для развития экономики. Големы высвобождают им огромные деньги, которые сейчас идут на пропаганду «урантийской мечты», урантийского образа жизни. Големам не нужно забивать головы слоганами про свободу и демоценности. Это раньше стеклянные бусы для дикарей обходились в гроши. Нынешние стекляшки — все эти демократические карнавалы, разноцветные прилавки, дебильные рожи на экранах…
— Гуманотерпимость.
— А? Да… Это требует миллиардов и дорожает с каждым годом. Поэтому выведение големов — выгодное вложение денег. В ближайшем будущем даст очень приличную экономию.
— Нет, суть не в этом, — сказал Мурманцев.
— Что ты можешь знать об этом, русский?
— Кое-что. Любое событие имеет два смысловых плана. Первый — внешний, он максимум — философский. Второй — скрытый, мистический. — Мурманцев оседлал любимого конька. — В этой истории с рождением голема второй смысловой план — эволюция гуманизма. Голем — последняя ступень гуманоэволюции. Големизация людей. Если буквально — осатанение.
После долгой паузы Коулмен заключил угрюмо:
— У голема только один недостаток — эта скотина неблагодарна.
Мурманцев не ответил.
Скоро он задремал сидя, приткнув голову к стене. Разбудил его грохот засова на двери.
В конуре стало светлее — солнце взошло. Двое вчерашних головорезов с автоматами велели выходить. Повели на улицу, дали облегчиться и снова посадили на грузовик. Затем полчаса чего-то ждали. Один из чернохалатников сунул Коулмену и Мурманцеву по бутылке мутной воды. Коулмен брезгливо посмотрел воду на свет, осторожно сделал глоток. С отвращением швырнул бутылку из машины.
— Тухлятина.
Оба охранника гневно заорали и набросились на него. Колошматили ногами и прикладами автоматов. Еще один равнодушно наблюдал за ними, поводя стволом. Коулмен закрывался руками, потом упал. Мурманцева опять начинало мутить от слабости, голода и душной жары. Он набрал в легкие побольше воздуха и рявкнул во все горло:
— Стоять!!!
От неожиданности они перестали пинать Коулмена и обернулись.
— Оставьте его, — с миром в голосе произнес Мурманцев. — Вы же все-таки люди.
Махди переглянулись, и хотя не поняли ни слова, больше Коулмена не тронули, снова заняли свои места.
Скоро выяснилось, чего ждали. Точнее, кого. В машину затолкали секретаря Мозеса-Леви. Выглядел он неважно. Лицо в крови, губы разбиты, один глаз заплыл, одежда порвана и висит лоскутьями, руки трясутся. Упав на четвереньки, он тут же лег на пол.
