Телефон рядом с кассой. Сразу же за табуретом женщины. Когда я проходил мимо, она почти не изменила позу. Я протерся боком о ее выставленные колени, но она и не подумала подобрать их. Она сжала губы, втянула их, а потом неожиданно распустила и издала звук, похожий на поцелуй. Это можно было принять за приветствие, но приветствие очень опасное. А если не приветствие, то тогда непонятно, что это.
Стоило поднять трубку, как меня сразу охватило беспокойство. Чувство, будто беру на себя обезвреживание мины, не умея с ней обращаться. Может быть, я проваливаюсь в поджидающую меня ловушку? Медленно, сверяясь по бумажке, набираю номер. Что сказать, когда поднимут трубку? Во всяком случае, нужно постараться, чтобы не возникло никаких подозрений. Нужно как-то поддерживать разговор, чтобы выяснить, что это за человек и где он живет. Занято. Набираю еще раз — снова занято. Я звоню подряд раз семь, примерно минут двадцать, но все время слышу одни и те же резкие прерывистые гудки.
Перевожу взгляд на женщину — она неотрывно грызет ноготь большого пальца. Поглощена этим занятием. Покрытые красным лаком ногти похожи на маринованные сливы. Быстро двигающиеся губы. Кончик ногтя она вкладывает между губами, и зубы грызут его. Вновь и вновь вгрызаясь в ноготь, женщина забывает обо всем. И потому, что забывает обо всем, забывает, конечно, и обо мне. Неожиданно я испытываю беспокойство. Если женщина совсем обо мне забудет, не превратится ли улица снова в безлюдную? Нужно, наверно, заставить ее поскорее прекратить это занятие. Чтобы вернуть женщину к действительности, я поспешно кладу счет на стойку. Женщина испуганно прячет большой палец, ноготь на котором обкусан и лак облез.
Я молча протягиваю тысячеиеновую бумажку, женщина, тоже молча, дает сдачу. Она не произносит ни слова, но, как и раньше, трижды издает губами звук поцелуя. Было ли это сделано с определенным значением, нет ли, я снова как следует не понял. Я надеялся услышать от нее какие-то слова и немного подождал. Вместо слов — извиняющаяся улыбка, которая приводит меня в растерянность. На скулах веер веснушек, так идущих улыбке. Но сколько бы она ни улыбалась, я не знаю, что мне делать. До улыбки все равно должны быть слова. Я вынужден сознаться, что, видимо, спутал последовательность. Кроме того, я уже взял сдачу, и дольше оставаться в кафе нет причин.
Останавливаю такси. Темно-синее такси с желтым верхом. Дверца захлопывается с таким грохотом, что кажется, будто машина вот-вот развалится. В открытой пепельнице еще дымится сигарета, оставленная предыдущим пассажиром. Молодой шофер, раздраженный тем, что я все не называю улицу, на которую нужно ехать, срывает фуражку и швыряет ее на сиденье. Протягиваю пятьсот иен, недалеко, мол, и прошу ехать, куда укажу. У него сразу же исправляется настроение, но фуражку он так и не надевает.
— Там, в начале этого спуска, какая улица?
— Не Взгорная?
— Возможно. Она на горе, потому, наверно, и называется Взгорная.
Улица задыхается от света, бурлит остатками дневного оживления. Но почему-то существенной разницы с прежним безлюдным пейзажем не ощущается. И теперь, я никак не могу понять, почему безлюдье привело меня в такое замешательство. Столкнись с ним сейчас, наверно, не испугался бы. Даже если бы вместо людей и машин по улице шествовали полчища ящеров и муравьедов, я бы воспринял это как реальность и постарался понять, что происходит.
И вот мы посредине того самого склона… но такси не поворачивает назад и не останавливается… звук мотора неожиданно меняется, машина начинает дрожать, но шофер переключает скорость, и она спокойно, одним махом преодолевает поворот. Я упираюсь ногами в пол, спина вдавливается в подушку. Затаив дыхание, надеюсь как следует рассмотреть проносящуюся мимо улицу…
Нельзя сказать, что я покинут в пустоте. Какая там пустота: насколько хватает глаз — огромный жилой массив. Четырехэтажные дома на дне темной долины образуют симметричный рисунок огней. Я и представить себе не мог, что передо мной развернется такой пейзаж. Но вопрос в том, почему не мог представить себе. В пространстве улица, несомненно, существовала, а во времени представляла собой пустоту. Как это страшно — существовать и в то же время не существовать. Четыре колеса действительно вращаются по земле, и мое тело, несомненно, ощущает вибрацию. И все равно — моя улица исчезла. Видимо, не следовало проскакивать этот поворот. Теперь попасть туда, за поворот, мне уже никогда не удастся. Перспектива ярких ртутных фонарей. Спешащие домой толпы людей, удаляясь, становятся все прозрачнее…
Я почти кричу шоферу, вопрошающе замедлившему движение. Скорее назад! Как можно скорее отсюда! Нужно убежать в такое место, где гарантирована свобода пространства. А здесь я потеряю не только время, но и пространство и окажусь замурованным в стену действительности наподобие того белорукого хозяина кафе.
К счастью, остальной мир в порядке. Наверно, я сделал правильно, выбрав такси — транспорт, доступный бесчисленному множеству людей. Выехав на улицу, по которой ходят автобусы, я выскакиваю из такси у первой же телефонной будки. Сейчас в моих руках единственная сохранившаяся нить — номер телефона под планом на клочке бумаги. Конечно, если я буду действовать неловко, произойдет то же самое, что случилось там, за поворотом. Снимаю трубку и опускаю десятииеновую монету. Набираю номер, сейчас уже не занято — долгие гудки. Я прихожу в замешательство. Видимо, недостаточно собрался, рассчитывая на то, что там еще разговаривают. Может быть, положить трубку? В том состоянии, в каком я сейчас, мне вряд ли удастся решиться на что-либо, даже если ответят. Начинаю пересчитывать трещины в разбитом стекле кабины. Если четное число — подожду. Если нечетное — положу трубку. Но раньше, чем я успеваю пересчитать все трещины, десятииеновая монета проваливается — к телефону подошли.
Женский голос. Голос до ужаса отчетливый — несомненно, ее голос. Произношу первую пришедшую на ум ложь.
— Простите, пожалуйста. Я нашел бумажник, и в нем лежал листок с этим номером. Я решил на всякий случай позвонить…
Реакция совершенно неожиданная. Женщина на том конце провода рассмеялась. Низким, точно застревающим в горле голосом, но невинным, безразличным тоном:
— О-о, это вы? Что случилось?
— Я, понимаете, кто-то…
— Ну ладно, оставьте ваши шутки…
— Помогите мне! — молю я. — Я сейчас в телефонной будке у качала Взгорной улицы. Прошу вас, выйдите мне навстречу.
— Ну что вы, в такое время… вы, наверно, пьяны?
— Прошу вас! Мне очень плохо. Сделайте это для меня…
— Невозможный человек… ну ладно, ждите. Стойте на месте. Я выхожу…
Кладу трубку и без сил опускаюсь на пол прямо тут же, в кабине. В углу валяется скомканная газета, под ней чернеют высохшие испражнения. Не особенно пахнут, но я тем не менее невольно поднимаюсь. Какой мужчина сделал это?.. может быть, и женщина, нет, скорее мужчина… он очень долго терпел. Этот одинокий мужчина, который не может воспользоваться ни одной уборной из великого множества разбросанных по бесконечному лабиринту, именуемому городом… мне стало жутко, когда я представил себе скорченную фигуру этого мужчины в телефонной будке.
