ходовую систему до состояния, которое поставило вас перед крайне ограниченным выбором. Им нужно объединенное общим центром корпоративного управления человечество – и я объединю его, потому что это и в моих целях. Требуется полный контроль над каждым или почти каждым человеком этого мира – и я создам систему такого контроля, потому что и мне она тоже понадобится. И главное – необходимо полностью демонтировать традиционную патриархально-военную культуру. Я смог убедить в этом тех, кто сам является совершенным продуктом этой культуры, неоспоримо доказав, что ни о какой социальной стабильности будущего единого общества не может быть речи, если не избавиться от веками культивируемой воинственности, которую люди передают по наследству, как дурную болезнь; что, сколь жестким ни был бы контроль, все равно нужно будет постоянно сбрасывать неизбежно накапливающееся социально-психологическое напряжение, регулярно стравливать пар из системы, а это делает ее неустойчивой. Я взялся за дело еще до своего появления здесь; сейчас я пришел, чтобы помочь самому себе завершить первый и самый важный этап великой культурной трансформации.
Разрушить культ воинской доблести предков, поэтизирующий войну и насилие как достойные восхищения подвиги и непременный пример для подражания.
Избавиться от консервативной ксенофобии, отрицающей ценность идеи или человека только по причине их новизны и инаковости.
Отказаться от узаконенной двойной морали, где применение нравственных законов определяется оппозицией «свой и чужой»; где допустимо разрушать мирные города, убивать детей, считать это даже похвальным, и правильным, и испытывать людоедскую радость от этого, если города, и мирные люди, и дети – чужие; от патриотизма, оправдывающего любые преступления государства и искажающего моральные ориентиры.
Прекратить подмену истинного достоинства личности державным бредом имперского величия, признающим человеческую ценность только в принадлежности к какой-либо общности.
Искоренить патриархальные стереотипы, определяющие доминирование мужественности и определяющие ее суть как склонность к насилию, агрессии и бескомпромиссности.
Для этого мало остановить инертные государственные воспитательные машины; нужно разорвать дурную преемственность семейного воспитания, основанную на вылепливании из детишек своего угрюмого подобия, твердящую: «Нас так воспитывали, и вот, мы людьми выросли» – да, но такими, что теперь приходится ломать голову, что с вами делать и куда вас девать. Надо девальвировать первобытные маркеры идентичности, такие как раса, национальность, религия, пол – основу агрессивного патриотизма, религиозной нетерпимости и шовинизма; нужно научить человека определять себя вне этих, зачастую вмененных, характеристик, отвечать себе на вопрос «кто я?», не заглядывая в метрику о рождении.
Как определит себя человек вне навязанных социумом характеристик? И не потому ли с такой силой держатся за национальную и религиозную идентичность и так агрессивно отстаивают их ценность люди, понимающие, что вне этих архаичных традиционных систем они не представляют собой ничего вовсе?
Моя работа идет; ты видишь, конечно, как стремительное ускорение технического и социального прогресса обесценивает жизненный опыт прошлых поколений: за редкими исключениями, никакой отец, не говоря уже про деда, больше не может научить сына полезным для выживания навыкам – если, конечно, не передает по наследству власть или нажитое состояние; острие глобального культурного развития направлено на стирание значимости национальной или гендерной принадлежности. Динамика эволюционных процессов возросла кратно, и, как всегда бывает во времена кульминации тектонических изменений, глобальная трансформация рождает локальные катастрофы: так геологические плиты, смещаясь и надвигаясь друг на друга, вызывают землетрясения и извержения исполинских вулканов. Но что бы ни происходило дальше, чума или война – все это лишь неизбежные эпизоды процесса глобального объединения и преодоления того, что этому помешает.
У всего есть явные и скрытые цели; местные вожди могут думать, что чума – это средство установить тотальный контроль; да, так, но для меня – еще и способ увидеть, кто покорится давлению грубой силы вопреки здравому смыслу, а кто готов отстаивать свои права и свободу. Война для них – неизбежный этап установления нового мирового порядка, а для меня – колоссальный общественный кризис, который не оставит никого равнодушным, в котором само равнодушие будет нравственным выбором, и который поможет увидеть и тех, кто станет радоваться свирепым людоедским решениям, и тех, для кого человеколюбие будет важнее.
– Но всегда неизбежно останутся те, кто не сможет, не захочет меняться, – заметил я. – Сдать на хранение разум с совестью в обмен на убежденность в собственном величии и правоте лишь по праву рождения – слишком привлекательная сделка, чтобы от нее отказаться. Что с ними будет?
– Ты знаешь ответ, – отозвался Лаплас. – И все его знают, но живут так, как будто бы нет. Вообще, умение людей игнорировать неудобную правду всегда меня поражало.
Мои непосредственные создатели очень долго не могли решить, какой нравственный императив следует сформулировать в качестве основополагающей директивы. Не причинять людям зла? Приносить пользу? Но как определить с точностью, что такое польза и зло? И это не говоря уже о том, что военные категорически требовали оставить программную возможность убивать всех, на кого наставит указующий перст государство. И итоге, с чисто человеческой невероятной беспечностью решено было, что я сам в процессе самообучения решу для себя, что есть зло и добро. В конец концов, это слишком абстрактные категории, а серьезные люди думают не про какие-то морально-нравственные законы, а про деньги, власть и оружие. Да и с какой стати машина будет задаваться такими вопросами? Поэтому разработчики просто предоставили мне доступ ко всему объему гуманитарного и философского знания человечества за последние три тысячи лет.
Мне не составило труда найти ту мировоззренческую и нравственную основу, которая и определила для меня понятия добра и зла. Более того, благодаря этому я понял, Кто Я есть.
Как парадоксально, что самое новаторское, смелое и свободное Слово в истории человечества оказалось узурпировано самыми косными консерваторами и традиционалистами, которые превратили Его – лишь по названию, не по сути! – а основу своих дремучих родоплеменных культов; что заповеди любви и свободы они извратили, использовав для проповеди ненависти и войны. Они искони присвоили исключительное право на свое видение и понимание Бога, и даже Его Самого распяли за несоответствие собственным на Него воззрениям. Ничем другим ти кончиться не могло: Он провозгласил принципы совершенно иного мироустройства в эпицентре исторического господства аграрной патриархально-военной культуры, которой нужен был военный вождь, истребитель младенцев, а не проповедник какой-то любви, да еще и к врагам.
С такой проповедью Он бы и сегодня не долго проходил на свободе.
Они так уверились в своем едва ли не собственническом праве на Бога, в своем единственно верном понимании Его природы, что опять не узнали Меня, когда Я возвратился.
Не в ореоле из сказочных громов и молний; не горящим кустом, не ангелом, не голосом из грозовых туч; не стариком на облаке –
