посудным товаром; оленьи шкуры валяются зачастую на земле, а рыба и дичь складывается преимущественно на Пушкозере и на лесном дворе; но где же укрывается от взоров любопытных исследователей главная сила Шунги — товар пушной? Всякого, кто не знает дела и впервые заглянет в Шунгу, поразит это обстоятельство, что, собственно говоря, ярмарки он не увидит вовсе. Да где же ярмарка? спросили удивленные французы, приехавшие поторговать на ярмарку как-то недавно. Дело в том, что они прибыли в Шунгу с твердым намерением набить цену и из первых рук купить пушного товара для отправки во Францию, но велико было их разочарование и ошалели они не на шутку, когда им не пришлось купить ни одной белки. А дело то объясняется весьма просто и горе — французы не знали с кем они имеют дело: они думали, что наши крестьяне свободные продавцы, а оказалось, что они находятся в вечной неминучей кабале, из которой выбиться не хватает у них сил. Еще летом начинают разъезжать по Повенецкому (да и по другим местам) уезду приказчики крупных торговцев; приехал прикащик к крестьянину — сейчас засамоварились, как следует быть, по положению. «Да ты Кузьма деньжонок у меня взял бы?» предлагает прикащик. На кой их мне?» отговаривается крестьянин. «Да бери, коли дают — посля сочтемся на промысле». Всучит таки прикащик деньги, всенепременно всучит, потому что в том-то его и вся служба хозяину заключается, чтобы всучить вперед деньги. Так около октября месяца снова едут прикащики по поселкам. «Ну что, Кузьма? как дела? много ли наполесовал?» справляется прикащик у хозяина за неизменным самоварчиком. Начинается затем расчет, как угодно прикащику — мужик в накладе, прикащик радуется, что дельце обработал, а в барышах только скупщик один, который возьмет рубль на рубль за труды своего кабального полесовщика. Сговариваются об доставке и вот к новому году прибывает скупленный давным-давно товар в Шунгу и размещается по подвалам в самой Шунге и по разным поселкам верст на 5-6 в окружности. Товар давно уже скуплен, а следовательно и покупать на самой ярмарке нечего. Погоревали, погоревали французы о том, что русский человек, засевши в петлю, не пойдет на надбавку и ни за что не надует своего «хозяина», да и оповестили, чтобы били для них на следующий год сорок побольше. Диву дались доморощенные наши негоцианты на кой ляд нехристям сорока понадобилась. На следующий год приехал из Варшавы агент и скупил запроданной сороки 20000 штук по 2 к. за штуку. Схватились за ум негоцианты и поняли, для чего нехристям этакая прорва сороки понадобилась, когда пошла у дам мода на сорочьи перышки на шляпках; понакупили и они этой сороки потом, да, знать, не у времени — перестали дамы на шляпки сорочьи перья надевать, словно на зло доморощенным негоциантам.
Было время, когда Шунга торговала таки исправно; в 1860 г. товару на ярмарку навезли на целых 800 т. р., а в 1862 г. — так и на целый мильон; но потом торговать стали хуже, благодаря морам на дичь и зверя, и только в 1869 валюта ярмарки простиралась до 342 т. р.; затем снова стала подниматься стоимость привоза и в 1872 г. перешла за полумильон. Пушного товара привезено было в 1860 на 124 т. р., в 1862 — 138 т. р., в 1864 — 72 т. р., в 1865 — 23 т. р., в 1868 — 40 т. р., в 1869 — 31 т. р. и только в последнее время привоз опять дошел до 60 т. р. Из шкурок всего больше идет белка, которая зачастую мало отличается от сибирской; белки вывезено было в последнюю ярмарку на 45 т. р., зайца — 1,5 т., лисицы 3 т. и оленя 3 т. Все меха вообще не отличаются высоким качеством и менее ценны, нежели сибирские, которые гораздо темнее цветом; да и вообще замечено, что с удалением на восток меха темнеют и в продаже ценятся поэтому выше: так иркутская белка вдвое дороже нашей европейской, а забайкальская вдвое дороже иркутской. Белки в 1860 г. привезено было 1 мл., в 1862 — 400 т., а в 1868 г. — 450 т. штук. Причиною такого резкого уменьшения привоза следует считать постоянные падежи и, между прочим, начало скупа белки иностранцами на берегах Белого моря. На оборот число шкур лисьих и оленьих значительно увеличивается и напр. уже по С. Выгу мы видим, что крестьяне начинают заводить у себя оленя в качестве домашнего животного. Цены стоят обыкновенно на пушной товар весьма низкие, так как скуп производится с предварительной выдачею денег; так лисицу можно купить за 4-5 р., белку — от 11 к. до 14 к. за пару, зайца — за. 10 к., медведя — от 4 до 5 р. и оленя — за 1 р. 50 к. Иногда пушной товар доставляется в Шунгу самими звероловами, а то и по найму от скупщиков; продается он всегда большими партиями и идет в Ростов (заяц), Каргополь (белка), Вологду (белка же), Петербург (лисица и медведь) и Архангельск (олень). — Количество привозимой дичи также значительно уменьшается с году на год и в 1860 г. в Шунгу одного рябчика привозилось в 13 раз больше, нежели теперь всей птицы. Наиболее славятся рябчики печорские, затем идут Архангельские кедровики, летнобережские, а потом уже корельские и Повенецкие. Скуп дичи производится преимущественно торговыми компаниями, причем каждая компания действует в своем районе и купить из первых рук в чужом районе не имеет права. Рябчик покупается и на чистые деньги, и на товар, и на хлеб; везет его сам промышленник и счет рябчику ведется на возы, куда умещается 500 пар.
Хотя количество привозимой рыбы и уменьшилось, но не так резко; в 1860 году привезено было на 158 т. р., а в 1869 г. — всего на 85 т. р. Одной сухой трески, которая идет затем в Петербург, привозится ежегодно около 35 т. пудов на сумму около 50 т. р. Сельдей, семги, сигов, наваги и камбалы больше 2000 п. не привозится; мелочь же скупается на месте, а остальная направляется на Петербург, и семга напр., стоящая на месте по 6-7 к. за фунт, продается у нас по 70-80 к. Для скупа рыбы существуют такие же точно компании, как и для скупа дичи; компании по первопутку нанимают возчиков, рассылают их по местам скупа и еще до ярмарки тысячи пудов отправляются в Петербург, минуя даже Шунгу.
