являвшееся представителем старого политического строя; члены его стали клиентами и колонами у знатных и сильных людей; их и римских бедняков в провинциях постигла одна и та же участь.
От такого крушения спаслось, без сомнения, германское дворянство новейшего происхождения, получившее свое звание или на службе короля, или благодаря чрезвычайной удаче в приобретении поземельной собственности; и это дворянство во многих случаях успело слиться с родовым дворянством пришлых германских племен. Но обе его составные части утратили свой германский характер.
Провинциальная аристократия окрепла в течение тех веков, когда она заведовала общественными делами; в ней развились упорство и эгоизм в тот длинный ряд десятилетий, когда она была предоставлена собственным силам при защите своего имущества и положения во время анархии. Этот характер она принесла в качестве «утреннего подарка» (Morgengabe) новым государствам и смело утвердила его на широком основании своего богатства. Новая государственная власть, великая только в своих военных распоряжениях и, напротив, нерешительная перед бесчисленными задачами традиционного, всеопекающего управления, нигде не отваживалась существенным образом затронуть положение этой аристократии. Частью она льстила ей, проникнутая наивным удивлением перед классическими складками сенаторской тоги и искренним благоговением перед старою римской образованностью, так было особенно в Италии; частью избегала соприкосновения с этим всесильным сословием в силу неуверенности и робости и старалась, по крайней мере местами, ослабить его влияние: так было в государстве вандалов. Но германскому дворянству нигде не удалось занять рядом с этою аристократией самостоятельного положения. Общественная власть старалась обращаться с ними одинаково, никому не отдавая преимущества; но сенаториалы в глубине души с брезгливым презрением смотрели на этих варваров, одетых в шкуры и говоривших на ужасном северном наречии. Примирение не состоялось; провинциальная аристократия вырыла могилу германскому дворянству.
Она же вырыла могилу и германской королевской власти в этих государствах.
Оставшись единственною значительною представительницей древней Римской империи, провинциальная аристократия, уже вследствие одного этого, являлась силою, превосходившею германскую королевскую власть, потому что короли варваров далеко не освободились от духовной зависимости своей от идеи Римской империи. Эта старая империя временами проявляла свою все еще импонирующую деятельность. Если грубым личностям из числа властителей случалось направлять, по прихоти, к одной какой-нибудь цели неспособные к сопротивлению, разрозненные и измельчавшие силы государства, то они даже на территории Восточной империи достигали результатов, сообщавших блеск их ложному величию, – блеск, за который приходилось расплачиваться несказанными бедствиями. Германские короли в большинстве случаев не постигали сокровеннейших условий положения вещей. Впоследствии магометане, фанатически проникнутые своими жизненными идеалами, разрушительным ураганом пронеслись над этими выбеленными могилами. Но германцы с постоянством, заслуживавшим лучшей участи, чтили минувшее величие и преклонялись перед ним даже среди его упадка. Остготские короли чеканили золотую монету только с изображением императора, и впервые Готила во время своего наибольшого могущества самостоятельно велел чеканить серебряные и медные деньги. Вестготы удалились от византийского типа монеты также лишь в начале VII в., и даже король вандалов Гильдерих еще чеканил монету с именем императора.
Уже одно это отношение к римской государственной идее должно было оказаться выгодным для древней местной аристократии; в лице ее чтили, так сказать, живой остаток империи. Поэтому ее привлекли к участию в управлении, льстили ей и старались подражать ей в достоинстве обращения и манерах.
И благо было тому государству, где короли удержали по отношению к этому дворянству всю полноту власти, принадлежавшей императорам, как это имело место в остготском королевстве; здесь Теодорих и его преемники издавали распоряжения, имевшие силу закона, совершенно еще в духе былого личного абсолютизма; а Кассиодор, гордый секретарь из рода Анициев, обосновал легитимность династии Амалов, приписав им происхождение от старинного классического королевского дома гетов. Не то у вестготов: здесь короли очень скоро подпали неограниченному влиянию властолюбивого дворянства; они издавали распоряжения и законы не иначе как с согласия знатных; и действия королевской власти до такой степени связаны были этою аристократией, что король Киндасвинт (641–652), снова попытавшийся освободить центральную власть, должен был, чтобы настоять на своем, наказывать конфискацией имуществ, ослеплением и смертью не только всякое покушение на преступление против величества со стороны аристократов, но даже эмиграцией палатинов, предпринимаемой с враждебною целью.
В общем, германская королевская власть оказалась слишком слабо устроенной для тех задач, с которыми она столкнулась на чисто римской почве. Уже существовавшее у древних германцев соединение выборного начала с наследственностью королевского достоинства не удовлетворяло новым условиям. Оно удержалось только в недолговечном королевстве остготов; у вестготов развилась почти свободная выборная система, и из тридцати пяти королей семнадцать умерли от руки убийц. У одних вандалов, благодаря стараниям их великого короля, Гейзериха, было создано учреждение сениората, устанавливавшее порядок престолонаследия, разумно приспособленный к положению дел в провинциях; но их государство пало вследствие разрушительного стихийного влияния слишком жаркого южного климата, расслабившего население. Да и как могла действовать при таких трудных условиях королевская власть, совершенно подточенная в самом [корне] – в обеспеченном преемстве престола? Как могла она создавать от нее одной зависимые орудия своей воли? Как могла она задержать процесс общественного разложения и излечить от того недуга, которым, были поражены завоеванные провинции?
Задача эта не только не была выполнена, но она не была и понята. Повсюду продолжало существовать прежнее римское управление, и даже должности замещались по большей части только римлянами; а непосредственно рядом с этой администрацией было поставлено германское военное управление, служившее мирным и военным нуждам германцев. И подобно тому, как уживались рядом эти разнородные власти, и в руках короля совмещались германская королевская власть (Bann[92]) рядом с военной властью (Imperium) цезарей. Во всех правах и функциях была двойственность, от которой могли произойти лишь путаница и произвол.
И этот компромисс отнюдь не удовлетворял потребностям германцев. Последние не были знакомы с городской жизнью, им чуждо было управление, сосредоточенное в центрах денежного хозяйства; их туземные государства знали лишь одно чисто сельское разделение на округа. Новые государства удержали римское административное деление с центральными пунктами в городах; сохранились даже муниципальные организации, уничтоженные в вестготском королевстве лишь магометанами, а в Италии – вторжением лангобардов.
Далее, в низших сферах жизни германцам известно было лишь товарищеское самоуправление в круге их хозяйственных, правовых и даже политических интересов; в провинциальных же областях сохранились из римской эпохи начальственная опека над самыми ничтожными проявлениями публичной жизни, сохранилось многовластие абсолютизма: разница была лишь та, что прежде система эта была регулирована, ныне же она проявлялась при временных столкновениях, действовала произвольно, и чем дольше, тем больше простора давала власти дворянства.
Такое положение дел с германской точки зрения было в высшей степени неутешительно. Размеры той власти, которою были
