что вокруг него одни идиоты и лишь он один самый умный из всех рубежников. Только он видит, как сплетаются нити и разворачиваются хитроумные клубки. А все остальные либо тупицы, либо заплесневевшие рухлядь, которой место на свалке истории.
Вот и Старик, ближайший соратник Деда, был такого же мнения о молодом князе. Понимал, что если сейчас не осадить, то дальше только хуже будет. Шуйский явно посматривал на кресло протектора, намереваясь когда-нибудь сесть на него своим тощим задом. Но из возможных «за» мог быть только голос Агаты. Но кто знает, на что готов пойти этот мальчишка ради достижения цели? Что взбредет ему в голову?
Потому и пошел Дед дальше Старика. Решил не просто приструнить наглеца, а подставить так, как никто не подставлял. Оттого и отправил в Изнанку, где каждый из кощеев Созвездия чувствовал себя плохо, но Шуйский ощущал хуже прочих. А сам Дед ушел в Выборг, пойдя именно на этот риск. Для подстраховки. Или, если угодно, решительного удара, ежели Данька оплошает.
Потому как ставил на кон многое. Это простому ивашке случайно пересечь границу чужого княжества не доставляет особых проблем. На них охранные артефакты даже порой не настраивались. А вот ведун или, чего доброго — кощей, птицы совершенно другого полета. Если напрямую, без «обманок», то сразу на след встанут. Пара часов и на тебя выйдут. А ты потом объясняй, почему инкогнито проник, в обход всех условностей — без официального письма, да еще к воеводе на аудиенцию, как то подобает, не явился.
Поэтому и обвешал себя «обманками» Дед, напоминая новогоднюю елку. Все пальцы в перстнях, на шее два медальона и ожерелий без счету, а голову украшала толстенная диадема, больше походившая на корону. Без лишнего стеснения, на Трепове сейчас было столько артефактов, сколько Выборг и за год бы не купил. И не потому что денег не хватило, редкой работы они были.
Все «обманки» подпитывал Дед хистом. Тот у него был весомый, тринадцати рубцов, к тому же не закис, не скукожился. До сих пор Трепов развивал промысел. И даже вполне справедливо думал о временах, когда перешагнет за рубеж пятнадцати отметин на груди. А реликвия в том только поможет.
Оттого и рисковал. Мальчишка должен быть убит. По большому счету, плевать Деду на пацана. А вот хист — дело другое. Главное, чтобы он ушел и долго еще не появлялся. Промысел же подобен сухой губке, все впитывает: и нужное, и ненужное. Кто бы мог подумать, что бабка вынюхает все про артефакт, да вместе с хистом своим наследничку передаст?
Много денег для этого Трепов потратил. Самого чура подкупил, что будто и немыслимо. Да только в любом племени, даже самом великом, всегда гниль найти можно. Вот Трепов и искал. Долго, муторно, а когда нашел — тщательно прикармливал серебром, ожидая нужного момента. И вот наконец он настал.
По большому счету, Шуйский должен был справиться. Даже несмотря на Изнанку и свою отверженность от мира. Вот только у каждого плана должен быть запасной. Вдруг Даниил опять напортачит. Или, чего доброго, мальчишка его одолеет.
Конечно, сама мысль о подобном — возмутительна. Ведун без году неделя, который и тонкостей всех рубежных дел еще не знает, а против него целый кощей. Однако давно жил на свете Дед. Видел такое, что многие бы за бред приняли, а после и перекрестились. И допускал всякое.
Если вдруг умрет Шуйский, то так даже и неплохо. Свято место пусто не бывает. Не просто так Высоковские его на каждый званый ужин приглашают. Да, сынок там пустомеля, пока еще ведун, но о восьми рубцах. Разве что тупой, как пробка. Но хватит уже умных, наелись досыта. И тупость часто можно превратить в исполнительность. Просто указания давать такие, чтобы никакой возможности не было инициативу проявить.
И вроде все предусмотрел Трепов, все продумал. Уведомил его купленный чур, что мальчишка на ту сторону шагнул. И примчал Дед так шустро, как только мог. Шуйский, само собой, быстрее добрался с Изнанки. Зато сил больше Деда потерял.
Вот только сколько времени прошло, а мальчишка возвращаться не торопился. Мог, конечно, сам сгибнуть, но тогда бы Данька, стервец, нашел бы его скорбные останки, вернулся, да Трепова известил. Но и этого не случилось.
Потому к исходу дня, скрепя сердце, поселился Дед в доме напротив завода, где укрылся чур. И сетовал, что все идет не так, как должно. Нельзя ему тут оставаться надолго, пронюхают, выведают, найдут. Тогда быть беде.
Уже за день проехало мимо два ивашки в разное время. Хорошо, что слишком мелкие, не распознали рядом могучего рубежника. Да и с местом повезло, на окраину без лишней нужны и не суется никто. В том же Петербурге такое не прошло бы. Там каждая тля на виду.
Однако долго подобное продолжаться не могло. Вот и чужане, в чьей квартире он поселился, удерживаются его хистом. В смысле, просто сидят молча на кухне всей семьей, слово не скажут. Впрочем, промысел все ярче себя проявляет. День-другой и мелькнет ярко.
И что делать? И дальше уповать на случай или везение? Это молодые и глупые так жить могут. Мотаться, как бзыри лободырные и существовать, словно бревно, которое по течению плывет. Тем, кто каждый свой и чужой шаг контролирует — подобное не подходит.
Потому терзался Трепов. Понимал, что нельзя больше оставаться. Порой приходится даже имея на руках самые лучшие карты их сбрасывать, чтобы забрать весь куш. Да и ничего хорошего с мальчишкой не может случиться. Шутка ли, сколько времени прошло в Изнанке? Она давно прокляла его, или, как говорят местные, отвергла. А по-другому и быть не могло, потому что на веку Деда никто еще из нашего мира там не закрепился. Значит, за столько времени растратил мальчишка весь хист, да кончился.
Трепов разрешил свой внутренний спор следующим компромиссом. Если до вечера никто из них не объявится, то он уходит. Более смысла рисковать никакого нет. За ночь доберется до своего поместья и уже будет думать, как действовать дальше.
Поэтому сейчас Дед стоял возле окна, рассматривая завод, стены которого едва выглядывали из-за густой сочной листвы деревьев. Именно теперь его сердце тревожно забилось, а руку до боли свело. Старое, почти позабытое чувство беды накатило на Деда.
Он понимал, что подобное испытывают сейчас все члены Созвездия: Старик, Агата, Виктор. Боль, страх и опустошение. Один из них мертв.
Все они приносили клятву и оказались связаны. Подобное нельзя было назвать узами
