институте, а вечером посещала Студию всемирной литературы. Занимались мы в пальто, питались ржавыми плюшками, кипятком с сахарином и розовой мороженой картошкой.
Неожиданно я получила письмо, что отец прислал с оказией две тысячи рублей, и мне надлежит приехать за ними в Москву. Это были огромные деньги, рассчитанные примерно на год жизни. В самом радужном настроении я возвращалась из Москвы в Петроград.
В те годы билетные кассы находились в здании гостиницы «Метрополь». Стоя в очереди за билетом, мы с приятельницей увидели впереди себя Маяковского.
— Подойди к кассе, — прошептала я подруге, — и выясни, в какой вагон он получит билет.
Через минуту я уже знала номер вагона.
— Дайте мне, пожалуйста, место в пятом вагоне, — попросила я кассира, — там едут мои друзья.
Так, стоя в коридоре у окна, я познакомилась с Маяковским. Он ехал в соседнем купе, а в моем находился молодой военный, почти все время куривший в тамбуре, и пожилая дама, проводившая время в другом вагоне у подруги. Таким образом, я оказалась в купе единственной хозяйкой. У меня были две булочки, плавленый сырок и печенье из овсяной муки, которое моя приятельница спекла мне в дорогу.
Немного робея, я пригласила Владимира Владимировича выпить со мной чаю, на что он благосклонно согласился. Беседа велась односторонняя. Великий поэт был молчалив и рассеян, я же от смущения тараторила без остановки, пытаясь блеснуть остроумием и эрудицией. Наконец, вернулась пожилая дама, и Маяковский поднялся. И тут я неожиданно выпалила, холодея от собственной отваги:
— Приходите ко мне завтра вечером в гости!
Владимир Владимирович как-то странно посмотрел на меня и усмехнулся:
— И приду! — почти угрожающе пробасил он. — В девять часов. Давайте адрес!
Утром, выходя из вагона, я столкнулась с Маяковским. Он милостиво кивнул мне.
И тут меня охватило муторное чувство, которое определяется выражением «как лягушку проглотила». Он, конечно, не придет. И слава богу! А вдруг?..
Дома я, ненавидя себя, шагала из угла в угол, но, на всякий случай, убрала комнату, потом вспомнила об угощении. К счастью, в буфете обнаружился изюм, случайно уцелевший с прошлых времен, и я решила сварить кашу из перловой крупы — единственной, имевшейся в доме.
В девять часов раздался звонок — на пороге стоял Маяковский.
— Не ждали? Сознайтесь.
Он прошелся по комнате, увидел лежавшую на столике свою книжку «Облако в штанах».
— Положила напоказ? — скорчил он презрительную гримасу. — Конечно, для автографа?
— Не положила, а случайно валяется, — вспыхнула я. — За такими автографами я не гоняюсь. Если авторский подарок — тогда другое дело, а на купленной книге… мне не надо.
— Ишь ты!… — сказал он, усаживаясь на диван. — Ну, что делать будем?
— Хотите перловую кашу с изюмом? — с гордостью предложила я.
Он поморщился.
— Вы в карты играете?
— Конечно! — я обрадовалась возможности его чем-то развлечь. — В покер?
— Э, нет, — протянул Владимир Владимирович, — в покер вдвоем не играют! Давайте в «железку» — проще и быстрее.
Я смутилась, потому что никогда не играла в «железку» и не знала ее коварную простоту.
Маяковский истолковал мое смущение по-своему:
— У вас, вероятно, денег нет?… Ну тогда конечно…
— Деньги есть… Две тысячи… За ними я в Москву и ездила.
— Ну что ж, рискнете? — он вытащил из кармана колоду карт.
Внезапно у меня возникло ощущение, что я еще в вагоне упоминала о цели моей поездки в Москву… о деньгах… А что, если его визит…
Мы сели играть. Владимир Владимирович выигрывал методично, небрежно и деловито. Это уже перестало походить на игру. Я крепилась.
Когда упорхнула первая тысяча, Маяковский насмешливо взглянул на меня.
— Может быть, хватит?
— Нет! — почти с отчаянием вырвалось у меня. — Я ведь… Я ведь еще могу отыграться!
— Как хотите, — пожал плечами Маяковский.
Через полчаса все было кончено. Маяковский поднялся. Я, сдерживая слезы, достала из ящика пачку денег и протянула Маяковскому.
— Да, — сказал он, пряча деньги в карман, — не повезло вам. Но что поделаешь: игра есть игра.
Растерянная стояла я в дверях, провожая своего гостя. Он спустился на несколько ступенек, потом вернулся и протянул мне десять рублей.
— Вот вам… завтра… на обед.
Глава девятнадцатая
Дорога в Голливуд
Как-то Довлатов позвонил мне в Бостон и сказал, что получил предложение написать сценарий для полнометражного художественного фильма о жизни русских эмигрантов. В его пересказе это предложение выглядело как-то невнятно. Никакого договора, никаких сроков. Но Сергей звучал очень вдохновенно, и я почувствовала, что он загорелся и полон энтузиазма. Довлатов сказал, что хотел бы написать сценарий в соавторстве со мной, и тут же, по телефону, потребовал исходных идей. Я обещала прислать «рыбу» заявки, как только что-нибудь придумаю. И прислала. К сожалению, этот первый вариант не сохранился.
Из Бостона в Нью-Йорк
Сереженька!
Нотки пессимизма и неверие в светлое будущее так понятны и естественны. Они всегда сменяют эйфорию первых месяцев. Я помню, как мне было смешно и грустно читать твои наставления из Ленинграда, что «лучше всего искать себя или работать в области русской культуры». Кому она тут нужна и что мы можем к ней добавить? Дюжину иронических историй, памфлетов, очерков или книгу о нашей неудачной жизни? Или сплетни об оставшихся там друзьях и недругах?
Сережа, единственное, что может принести деньги, славу и независимость, — это кино или телевидение. Сценарий о «Доме» звучит очень мило, но я, к сожалению, не знаю бруклинской атмосферы, не слышу историй и анекдотов, из которых складываются «мафиообразные» сюжеты. Впрочем, и это не безнадежно.
Что же касается моего обруганного тобой варианта заявки, то ты не представляешь, какие в ней таятся возможности. Я уже постепенно добавляю и придаю смысл вещам, которые кажутся тебе бессмысленными и пародийными. Впрочем, «Дом» тоже надо обдумывать. Я скоро буду в Н.-Й. Если тебе удастся не напиться, мы сможем обстоятельно и подробно обо всем поговорить. Только не впадай в уныние! Читал ли ты рассказ Львова «Отель Амбассадор»? По-моему, Перельмаша от сексуальной недостаточности повредился, раз печатает этот маразм. Роман Лимонова «Это я, Эдичка» по сравнению с этим — просто «Бедная Лиза». Хотя бы есть в нем сила и страстность его низковатых чувств.
В
