нашивками «СССР» и гербом страны Советов, я взял размер чуть навырост, на приёме и в экскурсионном автобусе мы щеголяли в одинаковых чистошерстяных штатских костюмах при белых рубашках и галстуках и в чёрных ботинках натуральной кожи, вся эта роскошь тоже останется после турнира. А также наполнение боксёрской перчатки, которую папа Ким, как и себе, зашивал едва ли не до утра с истинно восточным упорством, насадив на нос очки с плюсовыми диоптриями, это вообще за пределами ожидаемого.
К тому же он выкупил видеомагнитофон, камеры и несколько бобин видеоленты, но то уже с денег от тотализатора. Заверил, в комиссионный не понесёт, это чисто для съёмки поединков в боевом самбо, а если представится случай, подобный сегодняшнему, то и для боксёрских боёв.
Мы зашли в супермаркет, жалкий по сравнению с московскими начала третьего тысячелетия, но производящий ошеломляющее впечатление на приезжих из Советского Союза. Джинса продавалась сразу в нескольких местах, цены разные, нам хватило на костюм мне и штаны с жилеткой Киму, все с гордой нашивкой Levi’s, даже немного осталось на сувениры родителям, Зине я купил красивый платок с надписью «Дублин», пусть прикрывает свой блондинистый начёс от ветра. То там, то здесь попадались группки боксёров, между ними метались гэбисты, тоже, кстати, обременённые пакетами.
Наконец, собрались у гостиницы на выселение, увешанные шмотьём как верблюды, сто фунтов — очень солидная сумма для семьдесят восьмого. Чиж в отчаянии глядел на это вещевое великолепие. Свернув уши в трубочку, я уловил обрывок его разговора с мужчиной в штатском, тот мудро советовал не отражать в отчёте вообще сам факт премирования. Если бы потратились один или два боксёра, они попали бы под раздачу. Но коль все — виновато сопровождение. Гэбист обещал принять меры по своей линии, глава делегации обречённо кивнул.
Долетели без приключений, в Шереметьево нарвались на обыск с пристрастием, спасибо, что не распарывали сумки и подкладки пиджаков. Таможню уж очень заинтересовало товарное изобилие, на фоне других призёров мы с папой Кимом смотрелись аскетами, джинса и сувениры почти не заняли места, жалкие пенсы, оставшиеся с покупок и честно продемонстрированные, не пробудили интереса.
С задержкой на добрых полчаса вышли в зал прибытия, и я впервые ощутил себя триумфатором, вернувшимся с шкурой убитого заграничного медведя на плечах. Нас слепили софиты, наезжали камеры, бухтел в микрофон спортивный обозреватель с центрального телевидения, чиновник Госкомспорта лично жал руки боксёрам и тренерскому составу, вещал о выдающихся достижениях молодёжного советского спорта, достойной смене прославленных чемпионов, где чуть покривил душой: прославленные куда хуже молодняка отстрелялись в Белграде.
— И как теперь госбезопасность будет прессовать защитивших честь Отечества? — спросил я Кима в автобусе, везущим нас в Москву на Белорусский вокзал.
— Запросто. Здесь публичность на весь Союз, а в индивидуальном порядке прижали паренька, и нет его. «Советский Спорт» не напишет, в программе «Время» не скажут. На письма трудящихся, куда делся наш чемпион, ответа не будет либо уклончивый. Нет человека — нет проблемы.
Он прав. В Советском Союзе можно жить тихо, как все, довольствоваться неким гарантированным минимумом благ, и если его достаточно, чувствовать себя терпимо, радуясь, что на заводе выписали премию в тридцать рублей, что по блату «достал» чехословацкую люстру, в профкоме выписали льготную путёвку с детьми в город Евпаторию Украинской ССР, причём в том Крыму человек не почувствует ни малейшей разницы, это Украина, Россия или ещё чё-нибудь, главное — Советский Союз, язык везде русский, деньги — обычные советские рубли, всё стабильно, предсказуемо, спокойно, без ожидания неприятных сюрпризов на следующий день. Конечно, до такого уровня благосостояния надо расти лет десять-двадцать, пример тому — биография Марии Васильевны и других выпускников советских вузов или ГПТУ, зато потом почти всё хорошо. Вот только женщины после сорока расплываются и чувствуют себя немолодыми в примитивной немодной одежде, мужики напирают на стакан, чтоб умереть почти сразу после выхода на пенсию в шестьдесят, средняя продолжительность жизни, если сравнивать с постсоветской Россией, ниже, особенно по данным до COVID.
Дома я вручил подарки, разложил обновки. Выслушал насмешку Евгения, привыкшего видеть на улицах Минска молодняк в джинсах с широкими клёшами а-ля хиппи конца шестидесятых. Тоже мне знаток моды!
Когда родители тела уехали на дачу на новых «жигулях», распотрошил перчатку. Тайник для хранения валюты делал тщательно, чтоб поверхностный и даже сравнительно тщательный обыск не обнаружил двойное дно у массивного книжного шкафа, занимавшего приличный объём моей комнаты. Не шутка, через год — восемнадцать, а со времён Хрущёва за валютные операции в столь крупных размерах в СССР расстреливают. Правда, для эпохи Брежнева это не характерно.
Затем началось поступление в вуз. Я выбрал юридический факультет Белгосуниверситета, самый престижный в республике, Евгений, пребывающий в эйфории от новых «жигулей», обещал расшибиться в лепёшку и пропихнуть чадо. За меня бегала и спорткафедра, не каждый день белорус получает в семнадцать лет мастера спорта международного класса, а уж коль такой самородок оказал честь Белгосуниверситету, есть мнение, товарищи…
В толпе абитуриентов я припух, натурально. Мужское естество, подпираемое гормонами, грозилось порвать штаны. Девять из десяти претендентов в будущие судьи, следователи, прокуроры и ответственные работники, наблюдалось женского пола, сплошь золотые медалистки… и еврейки. Чесслово, молодых симпатичных евреек в таком количестве и концентрации не видел никогда. Поскольку никакими антисемитскими предрассудками не страдаю, интимно-сексуальная жизнь представилась мне на грядущие пять лет более чем насыщенной. Надо лишь найти укромное гнёздышко, не привязанное к треугольнику с Зиной и Иполлитом.
О чём-то касательно поступления евреев на юрфак и прочие гуманитарные «факи» предупреждал Коган, в те дни я поначалу не вспоминал его мрачные увещевания. Другие абитуриенты, наверно, тоже не ждали подвоха.
Как золотой медалист, сдавал единственный вступительный экзамен, естественно, на «отлично», больше всего следил, чтоб не обратиться к председателю предметной комиссии «дядя Жора», как привык во дворе университетского дома, живя с ним в одном подъезде. Мне, кстати, не хватило стула в аудитории, а председатель, помню, ждал улучшения жилплощади и претендовал на трёшку в новом строящемся доме, поэтому лично кинулся искать недостающий стул, проявив неподобающую суетливость. Серьёзно, квартиры распределяются при участии парткома БГУ и лично товарища Матюшевича, и тут его единственный сын мается без стула по недосмотру приёмной комиссии… Можно и пролететь с очередью.
Чтоб сгладить ситуацию, а другие абитуриенты с вопросительно открытыми варежками наблюдали за происходящим, я опустился на стул для экзаменуемых и объявил, что готов отвечать без подготовки. В общем, всё завершилось благополучно, не считая одной детали, здорово испортившей
