— Никак. Просто забеременела.
— Вы знаете, почему она бросила Пабло?
— Она была маленькой шлюхой, — сказал Игнасио, злобно скривив тонкие губы. — Трахалась направо и налево и сбежала из страны за тем, кто трахал ее как она хотела.
— Это ваши собственные наблюдения?
— Мои, моей жены, брата. Любой, кто встречал Глорию, видел, кто она такая. Моя жена заметила это с первого дня. Этой женщине не следовало выходить замуж, и она это доказала, когда бросила Пабло… и Себастьяна.
— Пабло сам растил сына?
— Он часто уезжал, так что почти все время Себастьян жил в нашей семье.
— Ваши дети одного с ним возраста?
— Я рано женился, так что они на восемь и десять лет старше, — ответил Игнасио.
— Значит, после ухода Глории большую часть времени вы были Себастьяну вместо отца.
Игнасио кивнул, отхлебнул пива и прикурил еще одну сигарету.
— Это было двадцать лет назад. Что происходило в то время в личной жизни Пабло? — спросил Фалькон.
— Я видел его фотографии с женщинами в журнале «Ола!», но ни с одной из них он не встречался. После побега Глории он приходил к нам всегда один, — сказал Игнасио. — Инспектор, к чему так много вопросов о женщинах?
— Неудачный роман может довести до самоубийства или, например, вероятность публичного позора.
— Или финансовый крах, или вот такой конец великой карьеры. — Игнасио показал на комнату с лопнувшей канализацией. — А может, когда все это накопилось в человеке, которого вот-вот ждет пенсия, возможно, болезнь и, безусловно, смерть.
— Вас удивило, что он покончил с собой?
— Да. Пабло за последнее время многое пережил: суд над сыном, переезд, проблемы с этим домом, закат карьеры, — но он со всем этим справлялся. Пабло был человеком с гибкой психикой. Он не вынес бы отцовских побоев, не будь у него запаса прочности. Не могу представить, что могло его толкнуть на столь решительный шаг.
— Сложный вопрос, — сказал Фалькон. — А не было ли у вас повода сомневаться в сексуальной ориентации брата?
— Нет, не было, — отрезал Игнасио. — Не забывайте, он был публичной фигурой, за ним охотились журналисты. Они были бы счастливы поведать миру, что Пабло Ортега maricón.[28]
— Но если что-то вроде этого должно было вот-вот раскрыться, по-вашему, он смог бы это вынести? Или это могло стать последней каплей с учетом остальных проблем?
— Вы так и не сказали, как он это сделал, — ушел от ответа Игнасио.
Фалькон выложил ему ужасные подробности. Тело Игнасио вздрагивало от избытка эмоций, черты лица исказило непритворное горе. Он спрятал лицо в ладони, не замечая, что сигарета жжет ему пальцы.
— Пабло когда-нибудь показывал вам свою коллекцию? — спросил Фалькон, пытаясь хоть немного отвлечь его от страданий.
— Да, но я не особенно интересовался этой ерундой.
— Вот это вы когда-нибудь видели? — спросил Фалькон, вытаскивая индийскую эротическую миниатюру из-за пейзажа Франсиско Фалькона.
— Ого! — с долей восхищения воскликнул Игнасио. — Я бы не отказался, но нет… Вам это ничего не доказывает?
— Но это единственная картина с изображением женщины, — возразил Фалькон, думая, что пошел по ложному пути.
— А на той картине, — вглядевшись, сказал Игнасио, — стоит ваше имя — Фалькон.
Инспектор понял, что Игнасио вспомнил его историю. Вот черт, это может загубить весь допрос!
— Да-да, точно, Пабло мне рассказывал про это дело, — продолжал Игнасио. — Он лично знал Франсиско Фалькона… Художник оказался голубым. А вы, старший инспектор, если я правильно понял, его сын.
— Он не был моим отцом.
— Ну, ясно. Вы ведь поэтому думаете, что Пабло голубой? Потому что ваш отец был таким. Вы думаете, что они…
— Он не был мне отцом, — повторил Фалькон, — и я так совсем не думаю. Это только гипотеза.
— Чушь. Потом вы скажете, что Рафаэль тоже был из этих, и у них были «отношения», и он не смог пережить…
— Вы удивлены, что Пабло не оставил вам записки? — спросил Фалькон, пытаясь взять ситуацию в свои руки и в то же время желая уколоть Игнасио.
— Да…
— Когда вы разговаривали в последний раз?
— Незадолго до того, как я уехал в отпуск, — ответил Игнасио. — Я хотел узнать, не начал ли он ремонт, у меня был на примете человек, который мог бы починить коллектор за меньшие деньги.
— Когда мы отдали Себастьяну письмо отца, он сбросил его со стола, как будто не хотел даже дотрагиваться. У него была истерика, и его пришлось увезти в камеру на каталке, — поделился Фалькон. — Вы сказали, что были ему как отец, можете объяснить такую реакцию? Похоже, он презирает Пабло и все же потрясен его смертью.
— Не могу прибавить ничего к тому, что уже сказал. Себастьян был очень сложным мальчиком, вот и все. Когда мать его бросила, лучше не стало. Наверное, плохо, что отцу приходилось так часто уезжать. Я не готов объяснять подобные вещи.
— Вы навещали его в тюрьме?
— Пабло сказал, что сын никого не хочет видеть. Я попросил жену сходить к нему в надежде, что она сможет с ним поговорить, но и от встречи с ней он тоже отказался.
— А до того, как он попал в тюрьму? Вы с ним виделись?
— Да. Он иногда приходил обедать, когда учился в Академии художеств… пока не бросил.
— Вы знаете почему?
— Явной причины не было. Просто ему стало неинтересно. Жаль, что так случилось. Пабло говорил, он стал бы неплохим художником.
— Когда умерла Глория?
— Году в девяносто пятом — девяносто шестом.
— Тогда же Себастьян бросил учебу? Ему было около двадцати.
— Действительно. Я и забыл. Он каждый год с ней виделся с шестнадцати лет. Каждое лето ездил в Америку.
— Себастьян ведь похож на нее больше, чем на Пабло?
Игнасио пожал плечами — резкое движение, словно ему досаждала муха — и спросил:
— Инспектор, а Пабло не упомянул меня в письме?
— Он попросил сообщить вам о смерти, — сказал Фалькон. — Пабло мог отправить вам письмо по почте. Если так, нам было бы очень интересно ознакомиться с его содержанием.
Игнасио, все время сидевший на краешке стула, уселся поглубже.
— Думаю, он еще мог сообщить что-нибудь своему адвокату, — добавил Фалькон. — Не знаете, у какого адвоката он хранил завещание?
При этом вопросе Игнасио вновь сдвинулся на край стула.
— У нас один адвокат, Ране Коста, — сказал он, думая о чем-то другом. — Он оформлял сделку на этот дом, уверен: завещание у него.
