Располагаемся на лавочке, во дворе, и, едва приносят меню, я от жадности заказываю гораздо больше, чем в итоге съедаю. Никита смеется, что у меня руки загребущие, глаза завидущие. Препираясь на эту тему, возвращаемся в номер.
Идти никуда не хочется, и мы пристраиваемся рядом на кровати и выбираем, какой посмотреть фильм, захватив с собой оставшиеся с дороги чипсы и лимонад. Комедия оказывается скучной, а присутствие Никиты слишком близким, и я не замечаю, как iPad слетает с коленок куда-то на кровать, как шуршит и ломается под тяжестью тела парня пачка с остатками чипсов, а бутылка лимонада катится в неизвестном направлении. То, что происходит между нами, интереснее действа на экране и более захватывает, и мы пропадаем где-то в другом измерении, где нет правил, границ и где только мы решаем, что можно и что нельзя.
Возвращаться в реальность не хочется, но приходится. Смотрю на одеяло, съехавшее на пол, прихватившее планшет, на крошки чипсов на простыне и на пролившийся, видимо, плохо закрытый лимонад. Да позажигали мы, однако! Переглядываемся с Никитой и смеемся.
В комнате запасной простыни, естественно, не обнаруживаю, и я вызываюсь пойти на ресепшен и попросить администратора дать новую. Я помню, что тот, кто выдавал нам ключи, хорошо разговаривал по-русски.
Вхожу в холл и упираюсь глазами в молодого парня. Растерянно улыбаюсь. Я совсем не его хотела увидеть, но что делать. Осторожно приветствую:
– Здравствуйте.
Он в ответ растягивает губы и произносит по-английски:
– Hey!
Вечер перестает быть томным, но не бежать же к Никите за помощью, словно маленькая девочка, которая ничего не в состоянии сделать сама.
Напрягаю извилины, но хоть убей не помню, как будет по-английски ни постельное белье, ни простынь. В голове только «bed» – кровать. Не забыв историю с продавцом, боюсь произносить это слово, чтобы не быть неправильно понятой, и, увидев на стойке ручку и какие-то рекламные буклеты, подхожу ближе, и беру их.
Но вот только новая проблема: я совсем не художник и то, что я нарисовала, всего лишь прямоугольник, а не простынь.
Надеясь, что администатор – экстрасенс и поймет, что я хочу, бормочу:
– I want this.
Парень смотрит на меня растерянно, и я понимаю: он ничего не понимает.
Вздыхаю и пытаюсь нарисовать кровать.
Снова поворачиваю к нему рисунок и повторяю фразу.
Он задает мне вопрос, из которого я улавливаю только одно знакомое слово – номер, и, не зная, что ответить, смотрю на него, и хлопаю ресницами. Идти каяться Никите: я никчемная особа – стыдно, в итоге предпринимаю еще одну попытку и произношу известный мне глагол спать:
– Sleep.
Парень смотрит на меня как на идиотку и опять спрашивает что-то про номер.
Делать нечего – глупо улыбаюсь и, разворачиваясь, иду к двери, чтобы позвать на помощь Никиту.
Едва выйдя, натыкаюсь на него. Парень, судя по всему, меня потерял и пошел на поиски.
Он смотрит с удивлением.
– Не дали?
Покрываюсь пятнами, но признаюсь:
– Я не знаю, как простыня по-английски.
Он усмехается и притягивает меня к себе.
– Похоже, мне надо заняться твоим английским.
Потом берет за руку, увлекая за собой обратно, но я мотаю головой. Позориться снова, тем более на его глазах, я точно не хочу. Никита не настаивает и пропадает за дверью один и уже буквально через пару минут выходит с белым прямоугольником свернутой простыни в руках.
Вздыхаю и хмурюсь. Я какое-то недоразумение. Зачем классному парню, который может выбрать любую умницу и красавицу, нужна такая как я?! И тут же вспоминаю тему, что поставила в игнор. И спрашиваю сама у себя: «Может быть ты просто курортное развлечение, а дома его ждет другая?!»
Глава 24
Утро, горячий завтрак и горячая девчонка, что сводит меня с ума своими скачками настроения. В ее глазах то океан счастья, то вселенская грусть. И тогда малышку даже достопримечательности особо не интересуют. Вчера я с барского плеча предложил заехать на следующий день в Лодзь, а она согласилась так, как будто шатание по городу и фотографирование нужны не ей, а мне.
До Лодзя сто восемьдесят семь километров, и мы за два часа добираемся до него.
Кира, наконец-то воодушевившись прогулкой, расцветает и сейчас представляет лучший вариант себя самой.
– Лодзь – один из крупнейших городов Польши, – озвучивает она, и мы начинаем изучение города с длинной пешеходной улицы — Пётрковской.
– Тут, в отличие от большинства польских городов, нет рыночной площади, и именно Пётрковская — любимое место встреч горожан, – сообщает моя личная Википедия. – В девятнадцатом веке она была своего рода Рублевкой.
На улице, про которую Кира рассказывает, расположено множество ресторанов, кофеен, баров, пабов. Жизнь здесь, видимо, бьет ключом и днем, и ночью. И мне это очень нравится, но Кира больше интересуется городскими скульптурами: фонарщик, зажигающий освещение, мужчина с газетой, мужчина за роялем…
Мы проходим мимо музея текстильной промышленности, дворцов: Шейблер, Швайкерт, братьев Штайнертов и мимо базилики Святого Станислава Костки и направляемся попробовать региональную лодзинскую кухню в ближайший ресторан.
Девушка, воодушевленная прогулкой, радует меня улыбками, смехом, и хочется остановить мгновение, чтобы она и дальше была такой.
Прушкув, Ломжа, Августов – и до границы каких-то пятьдесят шесть километров, а там еще сто шестьдесят, и мы в Вильнюсе.
Природа за окном отчетливо напоминает о доме, и я задумываюсь о проблемах, от которых так по-детски сбежал и которые все равно придется решать по возвращении. Безрадостная перспектива.
Лаздияй, Дзукийский национальный парк, Ольконики – и примерно через час с хвостиком мы выезжаем в Вильнюс.
Кира опять нервничает из-за заселения, поскольку сняла апартаменты, а, как мы уже убедились на собственном опыте, их хозяева не всегда бывают ответственными.
Слышу, она строчит сообщение и наконец выдыхает:
