она отчаянно качает головой. — Нет, пожалуйста. Пожалуйста.
— Ты ясно дал понять, что она вне зоны доступа, — осторожно отвечает Томас.
Не сводя глаз с Оливии, я говорю:
— Я потерял интерес к своей игрушке.
На ее лице мелькает обида, но ее быстро заглушает паника.
— Поэтому я снимаю свою защиту, — заканчиваю я.
Ее черты заливает чистый ужас, и она падает передо мной на колени. Сжав ладони вместе, она смотрит на меня отчаянными, умоляющими глазами.
— Мне очень жаль. Прости меня. Я не хотела этого. Пожалуйста, я умоляю тебя. Я умоляю тебя. Не делай этого. Пожалуйста.
На другом конце линии Томас секунду молчит, прежде чем спросить:
— Значит, я могу делать с ней все, что захочу?
Я смотрю на Оливию. Стоящую на коленях у моих ног. Умоляя меня о пощаде. Но уже слишком поздно. Слишком поздно. Я впустил ее, и она причинила мне такую боль, какую никто и никогда не причинял. Мое сердце превратилось в кровавую массу в груди, а душа разбита вдребезги. Все из-за нее.
Удерживая умоляющий взгляд Оливии, я произношу слова, которые решат ее судьбу.
— Да, ты можешь делать с ней все, что захочешь.
Из ее горла вырывается рыдание. Зажав рот рукой, она сворачивается калачиком, задыхаясь между захлебывающимися рыданиями.
Я кладу трубку.
Оливия с трудом вдыхает воздух, прежде чем ей удается снова сесть прямо и встретить мой взгляд.
Я смотрю на нее безжалостным взглядом и поворачиваю подбородок в сторону двери.
— Я бы посоветовал бежать.
37
ОЛИВИЯ
Сердце кровью обливается, когда я бегу через кампус к воротам. Я успела запихнуть в рюкзак только самые важные вещи, прежде чем мне пришлось уходить. Поскольку у меня нет денег на такси, я должна попытаться добраться до города пешком, прежде чем Томас поймет, где я. Но я едва могу сосредоточиться, потому что с каждым шагом моя душа разрывается на части.
Как же так получилось?
Было время, когда я хотела причинить ему боль. Отомстить за то, что он сделал со мной. Но больше нет. Я никому не рассказывала о его матери. По крайней мере, не по своей воле. Должно быть, кто-то подслушивал, прослушивал наши телефоны или… что-то еще. Но как бы я ни пыталась выкрутиться, я знаю, что в том домике больше никого не было. А если он еще и прочесал все на предмет жучков, то…
Черт.
Еще одна волна ужаса захлестнула меня, когда я бросила бешеный взгляд через плечо. Я не должна была так выходить из себя. Я не должна была говорить, что он станет таким же, как его мать. Я даже не имела этого в виду. Я просто хотела сделать ему больно, как он делал мне. Я не ожидала, что он пошлет Томаса за мной.
Потому что я забыла, каким безжалостным он может быть. Каким жестоким он может быть.
Я забыла, что продала свою душу дьяволу в обмен на безопасность и что дьявол может в любой момент отнять эту безопасность, если сочтет мою душу недостойной.
Черт возьми, как все так быстро вышло из-под контроля?
Я понимаю, как это должно выглядеть с его точки зрения. Все улики указывают на меня, а у меня нет ни одного доказательства, даже правдоподобного объяснения, чтобы подкрепить свое утверждение о моей невиновности. Но часть меня все еще убита горем, что он считает меня способной на такое. Что он так мало мне доверяет. Потому что это значит, что я ошибалась. Я думала, что я ему небезразлична, но теперь я знаю, что всегда была лишь его игрушкой, которую он использует и выбросит по своему усмотрению.
А теперь он выбросил меня, и дал убийце разрешение выследить меня.
Еще одна волна паники захлестывает мою душу.
Снег летит на мои ботинки, когда я выхожу из ворот и несусь по дороге в сторону города. Сердце колотится о ребра, но я продолжаю бежать, пока не преодолеваю определенное расстояние между собой и университетом.
В конце концов мне приходится сбавить темп и перейти на ходьбу. Мои легкие болят, и каждый глоток холодного воздуха кажется мне осколками стекла, но я заставляю себя двигаться дальше. Я должна добраться до города. По крайней мере, там я смогу спрятаться от Томаса, пока не придумаю, что делать теперь, когда…
Боль пронзает мою душу еще до того, как я успеваю закончить эту мысль, и из горла вырывается рыдание.
Моей стипендии в Хантингсвеллском университете больше нет.
Я отказалась от всех других предложений в пользу этого университета, а значит, теперь у меня нет ничего. Никакого образования. Ни диплома. Никакого будущего. Теперь я никогда не смогу позволить себе учиться где-либо еще.
Паника и отчаяние захлестнули меня.
А это значит, что мне придется вернуться домой. В Беллвью Филдс. Население три тысячи двести семьдесят пять человек.
Все, ради чего я работала, все, чем я жертвовала все эти годы, просто… исчезло.
Я спотыкаюсь на обочине и едва не падаю на колени, когда на меня обрушивается очередная волна печали.
Что я наделала?
Мне следовало держаться как можно дальше от Александра Хантингтона. Мне следовало просто встать на колени и поклониться, как все остальные. Я должна была просто написать эссе Томаса, как он требовал. Я не должна была поднимать волну. Я должна была просто не высовываться и закончить свое чертово образование.
Слезы наворачиваются на глаза, затуманивая зрение. Я продолжаю спотыкаться на заснеженной дороге, ослепленная печалью и сожалением, а мое сердце разбивается в груди, как хрупкое стекло.
Боже, лучше бы я никогда не попадалась Александру на глаза. Лучше бы я никогда не узнала его. Лучше бы я никогда не впускала его в свое сердце. Лучше бы я никогда не давала ему силы причинить мне такую боль.
Я не могу дышать.
Прижав руку к груди, я пытаюсь избавиться от ужасной тяжести, которая грозит раздавить мои ребра.
Сзади раздается звук автомобиля, и я смещаюсь в сторону, чтобы убедиться, что он не заденет меня, проезжая мимо.
Фары отбрасывают лужи света на снег, когда она приближается. Я останавливаюсь, пытаясь отдышаться от боли и паники, раздирающих мои внутренности. Машина проносится мимо, разбрасывая снег вокруг своих шин, и бледный свет становится красным, когда задние фары светят мне в глаза.
Я делаю напряженный вдох.
Затем машина с визгом останавливается. Это происходит так внезапно, что машина на секунду теряет сцепление с дорогой, слегка заносясь в сторону, прежде чем остановиться на обочине.
