будет смертельно ранен, дабы «избавиться от жестоких последних мучений», насмотревшись к тому времени на умиравших на поле боя. Он признался следствию, что яд взял с собой, опасаясь пыток, хоть они были формально запрещены и к декабристам на самом деле не применялись. Как выразился Пестель, «рассуждая, что ежели пыток более не существует, то сей яд никому никакого вреда не сделает».
Когда началось следствие над мятежниками, то довольно быстро стало известно, что покойный государь получил донос о существовании тайного общества от графа Витта и Бошняка. Бошняка вызвали в Петербург для дачи показаний, но не арестовывали. В крепости он не сидел.
Читатель легко сам разберется, кто из упомянутых в романе декабристов лица исторические, а кто возник по воле авторов. Александр Гоноровский и Илья Егармин тонко вплетают свой вымысел в историческую канву, следуя стилю и духу эпохи. Реальные исторические фигуры показаны в «Цербере» такими, какими они были, насколько мы можем их себе представить.
Кто вымышлен, тот вымышлен. Особый случай – капитан Ушаков. Он сам и все его похождения придуманы, но две черты восходят к образу декабриста Александра Ивановича Якубовича. Якубович, храбрый и бесшабашный кавказский офицер, мучился от последствий ранения в голову. Он был сослан на кавказскую войну за дуэль, там прославился, был ранен и в 1825 году приехал в Петербург лечиться у тамошних докторов. Плохо заживавшую рану на лбу он прикрывал черной повязкой. По полицейскому описанию внешности, роста он был высокого (187 см), «лицом смугл, глаза карие, большие, волосы на голове, бровях и бороде черные, бороду бреет, на лбу повыше правой брови имеет рану от пули с повреждением кости, на правой руке безымянный палец и мизинец не сгибаются, на правой руке ниже плеча имеет рану от пули навылет в спину повыше лопатки, на левой ноге в пахе имеет рану от пули навылет с повреждением кости, сухощав, плечист».
14 декабря на Сенатской площади Якубович вел себя двусмысленно. Перед восстанием Рылеев уговаривал его взять на себя покушение на Николая Павловича. Якубович вроде бы обещал и на площади был с двумя заряженными пистолетами. Но вместо покушения подошел к Николаю и предложил выступить парламентером, а подойдя к восставшим, советовал твердо держаться. Чего он добивался на самом деле, осталось загадкой, однако Якубович был арестован, сидел в крепости, был осужден по первому разряду, то есть в числе главнейших заговорщиков, в каторжные работы навечно, два десятилетия спустя умер в ссылке. Рана его на лбу вроде бы благополучно зажила, но накануне смерти дала о себе знать. По свидетельству местного жандарма (относившегося к декабристам вполне доброжелательно), Якубович был «одержим тяжкою болезнью, лишился употребления ног и от раскрытия головной раны нередко бывает в припадке безумия». Умер он от грудной водянки в больнице города Енисейска.
Мстителя капитана Ушакова на свете не было, не было никакого покушения в Царскосельском парке. Между тем Николай I в романе ведет себя так, как мог бы, пожалуй, держаться этот самодержец. Николай Павлович был смелым человеком. 14 декабря он был среди толпы, у всех на виду, показал себя энергичным и твердым, но долго колебался, прежде чем решился на пушечный огонь – начинать царствование с кровопролития очень не хотел. Во время холерного бунта на Сенной площади Николай I проделал такое, на что мало кто из правителей способен. В тот день, узнав о беспорядках, о том, что толпа разгромила госпиталь, выкинув на улицу больных и растерзав докторов, Николай послал за войсками, но сам примчался на Сенную, не дожидаясь их прихода. Он был в коляске в сопровождении одного только адмирала, заехал прямо в гущу бурлящей толпы, встал во весь рост и грозным окриком утихомирил погромщиков и заставил их упасть на колени и разойтись. Несколько раньше, находясь на театре русско-турецкой войны, Николай вынудил немало понервничать отвечавшего за его безопасность Бенкендорфа. Императору нравилось ездить почти без охраны по только что завоеванным землям, среди враждебного населения и в непосредственной близости от неприятеля. Он демонстрировал таким образом доверие к покоренному народу и к хранящей его длани Всевышнего, хотя многоопытный Бенкендорф признавался, что даже годы спустя приходил в ужас от мысли об опасности, в какой находился тогда молодой государь. Так что надо признать, что, если бы капитан Ушаков в действительности явился в Царское Село и столкнулся там с царем, тот бы держался примерно так, как написано в романе. И он в самом деле мог прогуливаться в парке с маленькой дочкой. Николай Павлович очень любил свою семью, жену и детей, любил играть с детьми, превращался из грозного властителя в добродушного отца семейства, от души смеющегося любителя шумной возни. Супруга его Александра Федоровна обожала цветы, особенно розы, и особенно белые розы. В юности в родительской семье ее, дочь короля Пруссии, любимицу отца и братьев, прозвали Белой Розой. Этот цветок стал почти что ее эмблемой, Николай I поместил белую розу на гербе петергофского дворца Коттедж, их любимого семейного гнезда. Говорили, что цветущих роз было не сыскать в обширных петербургских оранжереях: стоило им расцвести, их тотчас отсылали императрице.
Вряд ли читателя затруднит разобраться с большинством подробностей романа, касающихся Александра Пушкина, его жизни в Михайловском, дома Прасковьи Александровны Осиповой, жившей с многочисленным семейством в соседнем Тригорском. Ее дети от двух браков, Осиповы и Вульфы, приятель Алексея Вульфа молодой поэт Николай Языков – все они описаны пушкинистами. Мог ли в реальности состояться тот самый маскарад, оставим судить читателю. Пожалуй, надо только пояснить насчет бакенбардов. Пушкина почитали вольнодумцем, и в псковской глуши о нем ходило много нелепых слухов. В частности, одним из доказательств его вольнодумства для простодушных провинциалов как раз и служили его пышные бакенбарды. Дело в том, что со времен Петра Великого, обрившего боярам бороды, они были категорически запрещены представителям благородного сословия. Их начали носить славянофилы позднее, уже в 30–40-е годы, это выглядело как фронда, но смягчалось тем, что ведь и император Николай I во многих отношениях насаждал национальный стиль. Однако в александровское царствование бороды не были дозволены, а Пушкин отрастил бакенбарды такой величины, что они весьма походили на бороду, только что подбородок был выбрит.
Поэт действительно порывался самовольно уехать из Михайловского незадолго до 14 декабря (о подготовке которого, конечно, не имел понятия), и действительно повернул назад, когда ему перебежал дорогу заяц (во всяком случае, рассказ об этом восходит к нему). И он в самом деле честно сказал потом Николаю I, вызвавшему его из ссылки в Москву, что вышел бы на Сенатскую площадь
